|
День опять прошел тупо и вяло. За обедом Литвинову довелось сидеть возле осанистого бель-ома[143] с нафабренными усами, который всё молчал и только пыхтел да глаза таращил… но, внезапно икнув, оказался соотечественником, ибо тут же с сердцем промолвил по-русски: «А я говорил, что не надо было есть дыни!» Вечером тоже не произошло ничего утешительного: Биндасов в глазах Литвинова выиграл сумму вчетверо больше той, которую у него занял, но не только не возвратил ему своего долга, а даже с угрозой посмотрел ему в лицо, как бы собираясь наказать его еще чувствительнее именно за то, что он был свидетелем выигрыша. На следующее утро снова нахлынула ватага соотечественников; Литвинов едва-едва от них отделался и, отправившись в горы, сперва наткнулся на Ирину, – он притворился, что не узнал ее, и быстро прошел мимо, – потом на Потугина. С Потугиным он заговорил было, но тот неохотно отвечал ему. Он вел за руку нарядно одетую девочку с пушистыми, почти белыми локонами, большими темными глазами на бледном, болезненном личике и с тем особенным, повелительным и нетерпеливым выражением, которое свойственно избалованным детям. Литвинов провел часа два в горах и возвращался домой по Лихтенталевской аллее… Сидевшая на скамейке дама с синим вуалем на лице проворно встала и подошла к нему… Он узнал Ирину. – Зачем вы избегаете меня, Григорий Михайлович, – проговорила она нетвердым голосом, какой бывает у человека, у которого накипело на сердце. Литвинов смутился. – Я вас избегаю, Ирина Павловна? – Да, вы… вы… Ирина казалась взволнованною, почти рассерженною. – Вы ошибаетесь, уверяю вас. – Нет, не ошибаюсь. Разве я сегодня утром – вот, когда мы с вами встретились, – разве я не видела, что вы меня узнали? Скажите, разве вы не узнали меня? Скажите? – Я, право… Ирина Павловна… – Григорий Михайлович, вы человек прямой, вы всегда говорили правду: скажите, скажите мне, ведь вы узнали меня? вы с намерением отвернулись? Литвинов взглянул на Ирину. Глаза ее блестели странным блеском, а щеки и губы мертвенно белели сквозь частую сетку вуаля. В выражении ее лица, в самом звуке ее порывистого шёпота было что-то до того неотразимо скорбное, молящее… Литвинов не мог притворяться долее. – Да… я узнал вас, – промолвил он не без усилия. Ирина тихонько вздрогнула и тихонько опустила руки. – Отчего же вы не подошли ко мне? – прошептала она. – Отчего… отчего! – Литвинов сошел в сторону с дорожки, Ирина молча последовала за ним. – Отчего? – повторил он еще раз, и лицо его внезапно вспыхнуло, и чувство, похожее на злобу, стиснуло ему грудь и горло. – Вы… вы это спрашиваете, после всего, что произошло между нами? Не теперь, конечно не теперь, а там… там… в Москве. — 209 —
|