|
Литвинов повиновался, сел. – I say, Valerien, give me some fire[100],– проговорил другой генерал, тоже молодой, но уже тучный, с неподвижными, словно в воздух уставленными глазами и густыми шелковистыми бакенбардами, в которые он медленно погружал свои белоснежные пальцы. Ратмиров подал ему серебряную коробочку со спичками. – Avez-vous des papiros?[101] – спросила, картавя, одна из дам. – De vrais papelitos, comtesse[102]. – «Deux gendarmes un beau dimanche», – чуть не со скрипом зубов затянул опять подслеповатый генерал. – Вы должны непременно посетить нас, – говорила между тем Литвинову Ирина. – Мы живем в H?tel de l’Europe[103]. От четырех до шести я всегда дома. Мы с вами так давно не видались. Литвинов глянул на Ирину, она не опустила глаз. – Да, Ирина Павловна, давно. С Москвы. – С Москвы, с Москвы, – повторила она с расстановкой. – Приходите, мы потолкуем, старину вспомянем. А знаете ли, Григорий Михайлыч, вы не много переменились. – В самом деле? А вы вот переменились, Ирина Павловна. – Я постарела. – Нет. Я не то хотел сказать… – Ir?ne? – вопросительно промолвила одна из дам с желтою шляпкой на желтых волосах, предварительно пошептавшись и похихикавши с сидевшим возле нее кавалером. – Ir?ne? – Я постарела, – продолжала Ирина, не отвечая даме, – но я не переменилась. Нет, нет, я ни в чем не переменилась. – «Deux gendarmes un beau dimanche!» – раздалось опять. Раздражительный генерал помнил только первый стих известной песенки. – Всё еще покалывает, ваше сиятельство, – громко и на о проговорил тучный генерал с бакенбардами, вероятно намекая на какую-нибудь забавную, всему бомонду[104] известную историю, и, засмеявшись коротким деревянным смехом, опять уставился в воздух. Всё остальное общество также засмеялось. – What a sad dog you are, Boris![105] – заметил вполголоса Ратмиров. Он самое имя «Борис» произнес на английский лад. – Ir?ne? – в третий раз спросила дама в желтой шляпке. Ирина быстро обернулась к ней. – Eh bien, quoi? Que me voulez-vous?[106] – Je vous le dirai plus tard[107],– жеманно отвечала дама. При весьма непривлекательной наружности она постоянно жеманилась и кривлялась; какой-то остряк сказал про нее, что она «minaudait dans le vide» – «кривлялась в пустом пространстве». Ирина нахмурилась и нетерпеливо пожала плечом. – Mais que fait donc monsieur Verdier? Pourquoi ne vient-il pas?[108] – воскликнула одна дама с теми для французского слуха нестерпимыми протяжными ударениями, которые составляют особенность великороссийского выговора. — 197 —
|