|
Это слово рассказчик кричит, потому что это означает победу!.. – Ну, и… Рассказчик не продолжает. Мы и так уже понимаем, в чем дело. «Ну, и…» Это значит – ну, и подал к мировому, что в фруктовом саду поломано деревьев на сумму, примерно, до полутораста рублей пятидесяти трех копеек… и т. д. Договаривать этого нечего и незачем. – И много ли ж? – спрашивает отец Иван. – Пять-де-сят рубликов!.. – Барзо! – говорит отец Иван. И смеемся мы потом за чайком довольно весело. Любо нам толковать о том, как «он» не хотел платить, вертелся, изворачивался, а все-таки заплатил… Любо было знать, что мало того, что заплатил, да и еще сколько денег извел – беда!.. Иной раз, верите ли? вспомнишь теперь, так просто страшно!.. Точно разбойники собрались или волки – такие у нас бывали звериные разговоры… – Да заплатит ли? – спрашивает отец Иван. – Запла-атит. – Да есть ли деньги-то у него? – Пятнадцать тысяч в банке! – Справку, что ли, делал? – А то как же? Известно, справился… – А ну, как упрется? – А в острог не хочешь? Ведь он – надворный советник, неужто захочет на старости лет под арестом сидеть? Отдаст! – Много ли ты с него кладешь? – Пятьсот! – Ничего… Хорошо, как отдаст-то… – Отдаст! Подведу под обух, так отдаст!.. У меня шрам-то, как ударил, посейчас цел… Отдаст! – Дело хорошее!.. Вот таким-то родом зверинствовали мы. И говорю вам, что в это время по совести, потому что совесть-то моя оказалась свиною, по совести полагал я, что только рубль – настоящее дело; что только кусок в желудке да жена ночью рядом – настоящее удовольствие, а все остальное – только так… Как ни совестно, а скажу вам, что и на свои служебные обязанности я смотрел только так… Для виду, казалось мне, устроена школа, ибо чувствовалось мне, что никакой науки не надо и все это – средство только «получить со школы» что-нибудь. «Только так» разъезжает посредник и другое начальство, а что крестьянин, мужик, работал, воротил и зяб, так это мне казалось вполне законным. Я ни капельки не думал об этом, потому что мужик так был сам пропитан сознанием своих обязанностей, что не давал труда подумать о нем, особливо человеку с такими свиными наклонностями, как у меня. Я не приневоливал его давать мне свои деньги, своих кур, свои пироги, не приневоливал его служить молебен от червя; он не обижался на меня, если молебен не помогал ему. Отслужив и получив с него деньги, я в случае неудачи ничуть не чувствовал на душе укора, потому что ни разу не слышал я от мужика упрека себе в этой неудаче моей молитвы. Напротив, он, мужик, приписывал неудачу своему греху, считал себя виновным, недостойным милости божией, а я, дьякон, вместе с отцом Иваном, мы ходатайствовали за него. «Не умолили царицу небесную!» – говорил съедаемый червем крестьянин. «Да, – грустно говорил ему отец Иван, – прогневался на вас господь – и отчего? – прибавлял он. – Все оттого, что не радеете к храму божию. Ты бы вот, ежели бы, конечно, был в вас бог, взял бы да подсобил когда-нибудь отцу-то твоему духовному. Ан бы и зачлось у бога… А то вот тогда только и приходите в сознание, когда уже господь совершенно разгневается и нашлет кару». – «Это верно!» – говорит мужик. «Ну то-то и есть, поди-ка вон да перевози мне дубки из Егоркиной рощи, ан и легче будет». – «С моим удовольствием!» – говорит мужик и действительно с великою охотою принимается возить дубки, веря, что через это он угождает богу. Поглядишь на эту непритворную охоту, желание возить дубы и ворочать камни для тебя, посредника между деревней и небом, и, право, поверишь, будто все это так и надо. — 106 —
|