|
По вспыхивающим мельчайшим граням своих драгоценных камней он читал вековые тайны. И одно за другим выступали перед ним преступления, становились они рядами, как солдаты, и он играл в них, как в солдатики. И не было уж преступлений, было одно какое-то преступление, и оно гнездилось во все времена и на всех концах человеческой жизни. Из всех времен и со всех концов собирались к старику драгоценности в его убогую, изъеденную молью и плес-нью конуру-мастерскую, ютившуюся в подвале на главной и самой людной улице. Давно старику мечталось перебраться куда-нибудь в горы и там построить себе такую неприступную башню, чтобы с высоты ее безопасно и незаметно наблюдать землю. Но этой мечте не дано было осуществиться. А время было любопытное, и было что посмотреть с нагорной высоты в башенное окошко. Не город, не деревня — вся страна от моря и до моря охвачена была одним безумным желанием. Все желания из самого тягостного и каторжного обихода скручивались и вырастали в какой-то грозный бич, и ураганом подымался бич, тяжелый и слепой, летел от моря и до моря, крича на крик свой единый крик: — Воля! — А вы знаете, что такое воля? — подмигивал одинокий старик ювелир, проживший сотню лет и в сердце похоронивший века. Жизнь человеческая ценилась пустым плевком, и плюнуть и растереть ничего не стоило. Казнили людей, как блох. Подстерегали, ловили человека, и тут же прихлопывали, как блоху на ногте. Как милость, вводили в тюрьмы с эшафотов и, как милость, давали жизнь, заточая навечно. Никогда еще подозрительность человека к человеку не вырастала до таких страшных размеров, и друзья, встречаясь и пожимая друг другу руки, на случай хоронили в кармане нож. По темным углам, по закоулкам творилась лютая измена. И копались подкопы под последние твердыни и устои жизни. Разрывные снаряды изготовлялись на широкий сбыт, как самый легкий и ходовой товар, и изо дня в день сбывались и оптом, и в розницу, как спички. По темным углам, по закоулкам, душили и вздергивали на веревочке приятели приятелей. На улицах повсюду перемащивались забрызганные кровью мостовые: камни, накаливаясь от зноя, пропитывали воздух хмельным заразительным запахом крови. Мирные улицы, хмелея, впадали в исступление и в исступлении уродовали и истязали детей и женщин. И лошади бесились, нося на подковах кровь. А в деревнях на поле колосились черновые колосья и созревал хлеб, чтобы закровенившимся зерном отравить людей. Тут и там на улицу выходили мертвецы. Останавливали мертвецы своих знакомых, вмешивались, как живые, в их будни. — 172 —
|