|
– Чтобы что?? – спрашивает его внутренний голос. – Господи! какая тоска! – восклицает Кондратий Трифоныч, не разрешая вопроса. И опять ходит, и все о чем-то думает, все чего-то ждет. Думает о том, что завтра, быть может, будет снег, а быть может, будет и вьюга; ждет, что к николину дню* будут морозы. – О, черт побери! – восклицает он. И опять ходит, и опять ждет – скоро ли чай подадут?.. – Ванька! да пошли ты, разбойник, Агашку ко мне! – кричит он отчаянным голосом. Агашка на этот раз является. Это девушка кругленькая, полненькая, белокуренькая, с измятым, но весьма приятным личиком. – Что вы, Агашенька, ко мне не ходите? – спрашивает ее Кондратий Трифоныч, семеня кругом нее ножками, как делают влюбленные петухи. – Вы разве спрашивали меня? – отзывается Агашенька, повертываясь на своей оси по тому же направлению, по какому ходит Кондратий Трифоныч. – Я за вами десять раз Ваньку посылал-с! – Ванька ни разу мне не говорил! – Этакой скот, подлец! А отчего же вы сами никогда ко мне не зайдете-с? Агашенька не отвечает; она слегка зарделась. – Ну-с, Агашенька-с? – Я, Кондратий Трифоныч, я-с… – начинает Агашенька и никак не может кончить. – Ну-с, что же вы-с? – Я-с… позвольте мне, Кондратий Трифоныч, замуж идти-с! – скороговоркой произносит Агашенька и умолкает, словно сама испугалась слов своих. А щечки у нее так и пылают, так и рдеют от стыда и испуга! Кондратий Трифоныч озадачен; он думает, как ему поступить, и, разумеется, как все люди, которых самолюбие неожиданно уязвлено, на первых порах надумывает глупейшую штуку. Он как-то надувается и устроивает оскорбленную мину; он поднимает плечи и, отступя несколько шагов назад, указывает Агаше руками на двери. – Скатертью дорога-с! – говорит он, – ну, так что же-с! и с богом-с! – Душенька, Кондратий Трифоныч! ей-богу, я не могу! – говорит Агашенька и в то же время стыдится и рдеет, едва выговаривая от волнения слова. – А коли не можете, так и с богом! – отвечает Кондратий Трифоныч, по-прежнему глупым образом уставляя руки по направлению к двери. Агашенька закрывает лицо платком и быстро выбегает. Кондратий Трифоныч остается один и опять принимается за ходьбу. Но он чувствует, что у него начинает щемить сердце, он чувствует, что к глазам что-то подступает. – Ладно! это ладно! – говорит он самому себе. – Что? «ладно»-то? – спрашивает внутренний голос. «Ну, черт с нею! – думает он, – поеду в Москву и найду себе… а ведь она, чай, за повара?» — 95 —
|