|
– Принесли? – спрашивает между тем Наденька у Кобыльникова, который, пунцовый как вишня, стоит перед нею, переминая в руках шляпу. – Я-с, Надежда Ивановна… я-с… я начал, но еще не окончил, – заикается Кобыльников. – А я так думаю, что вы только похвастались, что умеете стихи писать! И Наденька порхнула от него, как птичка. – Я, Надежда Ивановна, много уж написал, – умолял вслед ей Кобыльников. Но Наденька была уже далеко и щебетала, окруженная своими подругами. – Ах, дай поскорее! – умоляла Нюта Смущенская. – Mesdames! мы уйдем читать в спальную! – говорила Настя Поплавкова. – Нечего читать! он только похвастался! он совсем и не умеет писать стихи! – отвечала Наденька голосом, которому она усиливалась сообщить равнодушный тон, в котором слышалась, однако ж, досада, – mesdames, мы его не будем принимать сегодня в наше общество! В это время Кобыльников приблизился. – Наденька! – сказал он умоляющим голосом. Наденька вскинула головку и взглянула на него так гордо, что бедный поэт внезапно почувствовал себя глупым. – Вот еще новости! – сказала Наденька, и притом так громко, что Кобыльников осмотрелся во все стороны и не на шутку струсил, чтоб восклицания этого не услышал папа Лопатников. После того вся юная компания порхнула в другую комнату, оставив Кобыльникова окончательно убитым. – Какой он, однако ж, жалкий! – заметила при этом Нюта Смущенская. – Вот еще, жалкий! хвастун – и больше ничего! – хладнокровно ответила жестокосердая Наденька. Кобыльников стоял словно обданный холодной водой. На душе у него было смутно и пусто, и как на смех еще подвернулись тут два скверные и глупые стиха: Ничто меня не утешает, Ничто меня не веселит… – которые так и жужжали, словно неотвязный комар, в ушах его. «Что за проклятый вечер! Сначала эта рифма подлейшая, а теперь вот и еще какая-то мерзость лезет!» – подумал Кобыльников и даже сгорел весь от стыда. А вечер между тем шел своим чередом. Папа? Лопатников без трех обремизил статского советника Поплавкова, несчастие которого до такой степени поразило присутствующих, что все, даже играющие, как-то сжались и притихли, как бы свидетельствуя этим скорбным молчанием о своем сочувствии к великому горю угнетенного многочисленным семейством мужа. Поплавков сидел красный как рак и как бы не понимал, что вокруг него происходит; даже ремиза не ставил, а бессознательно чертил пальцем по столу какую-то необыкновенную цифру. Супруга же его, заглянув в комнату играющих, тотчас повернула налево кругом и сказала во всеуслышание: — 55 —
|