|
– Я есть хочу! я есть хочу! – визжит D?m?trius. – А и в самом деле закусить бы не худо, Иван Онуфрич! – замечает Халатов. – Ну, что ж с вами будешь делать! вели, брат Архип, там повару что-нибудь легонькое приготовить… цыпляточек, что ли… – Ах вы, с своими цыпляточками! – возражает Боченков, – а ты вели-ка, Архипушка, первоначально колбасы подать, там в кулечке уложена… Станешь, что ли, колбасу, Иван Онуфрич, есть? – Нет, я колбасы есть не могу! – Что ж так? – Да так… желудок у меня что-то тово… Так я, братец ты мой, его в последнее время усовершенствовал, что окроме чего-нибудь легонького… трухеля, например… – Ну, а помнишь ли времечко, как травы сельные пожевывал, камешки переваривал?.. Боченков произносит каждое слово с расстановкой и смотрит Хрептюгину в глаза, наслаждаясь его смущением. – Ну, по крайности хошь водочки хватим! – продолжает он. – Не могу, Прохор Семеныч, и водки не могу… разве уж пеперментовой! – Эк ты на себя вельможества-то напустил! Подают закуску. Боченков прежде всего принимается за шпанскую водку и заедает ее огромным куском языко?вой колбасы; потом по очереди приступает и к другим яствам, не минуя ни одного. Халатов и Анна Тимофевна подражают ему и едят исправно. Митька десять раз уж подавился и наконец в одиннадцатый раз давится до такой степени, что глаза у него почти выскочили и Аксинья Ивановна вынуждена бить его в загорбок. Но Иван Онуфрич ест полегоньку, только отведывает, но и то самых нежных кушаньев: крылышко цыпленка, страсбургского пирога, оленьего языка, копченой стерляди и т. п. Все это стоит дорого и, следовательно, должно быть легко и равносильно крылышку цыпленка. – Подать шампанского! – равнодушно говорит он, обглодавши цыпленка. – Да холоднего! – Ах, папа?, вы все-таки говорите «холоднего»!.. Точно вам не все равно сказать: «холодного»? Парамоныч и Демьяныч суетятся, приносят шампанское «розовое» и разливают его по бокалам. – Вот этот напиток я люблю! – говорит Хрептюгин, медленно смакуя вино, – потому что это напиток легкий… – Ишь ты, и шампанское-то у него не как у людей, – замечает Боченков, – розовое! – Розовое, братец, нынче в большом ходу! в Петербурге на всех хороших столах другого не подают!.. Я, братец, шампанское вино потому предпочитаю, что оно вино нежное, для желудка необременительное! – Так, дружище, так… Ну, однако, мы теперича на твой счет и сыти и пьяни… выходит, треба есть нам соснуть. Я пойду, лягу в карете, а вы, мадамы, как будет все готово, можете легонько прийти и сесть… Только, чур, не будить меня, потому что я спросоньев лют бываю! А ты, Иван Онуфрич, уж так и быть, в кибитке тело свое белое маленько попротряси. — 104 —
|