|
– Видно, богу помолиться собрались, Иван Онуфрич? – спрашивает вошедший хозяин. – Да, надо молиться. Он нас милует, и мы ему молиться должны, – отвечает Иван Онуфрич отрывисто. – Из сидельцев… – начинает Анна Тимофеевна, но Иван Онуфрич бросает на нее смертоносный взгляд, и она робеет. – Вы вечно какую-нибудь глупость хотите сказать, maman, – замечает Аксинья Ивановна. – Что ж за глупость! Известно, папенька из сидельцев вышли, Аксинья Ивановна! – вступается Боченков и, обращаясь к госпоже Хрептюгиной, прибавляет: – Это вы правильно, Анна Тимофевна, сказали: Ивану Онуфричу денно и нощно бога молить следует за то, что он его, царь небесный, в большие люди произвел. Кабы не бог, так где бы вам родословной-то теперь своей искать? В червивом царстве, в мушином государстве? А теперь вот Иван Онуфрич, поди-кось, от римских цезарей, чай, себя по женской линии производит! Хрептюгин от души ненавидит Боченкова, но боится его, и потому только сквозь зубы цедит: – Хоть бы при мужике-то не говорил! – А корету важную изладили, Иван Онуфрич! – начинает опять Демьяныч, с природной своей сметливостью догадавшийся, что положение Хрептюгина неловко. – Карета не дурна – так себе! – отвечает Хрептюгин, – что ж, не в телегах же ездить! – Ай, какие ужасы! – пищит Аксинья Ивановна. – Как же можно в телегах! – рассуждает Демьяныч, – вам поди и в корете-то тяжко… Намеднись Семен Николаич проезжал, тоже у меня стоял, так говорит: «Я, говорит, Архипушко, дворец на колеса поставлю, да так и буду проклажаться!» – Ну, уж ты там как хочешь, Иван Онуфрич, – прерывает Боченков, почесывая поясницу, – а я до следующей станции на твое место в карету сяду, а ты ступай в кибитку. Потому что ты как там ни ломайся, а у меня все-таки кости дворянские, а у тебя холопские. От этой речи у Ивана Онуфрича спина холодеет, и он спотыкается на ровном месте. – В Москве, что ли, корету-то делать изволили? – выручает опять Демьяныч. – Своими мастеровыми! – отрывисто отвечает Хрептюгин. – Слышал, батюшка, слышал; сказывают, такой чугунный заводище поставили, что только на удивленье! – Я люблю, чтоб у меня все было в порядке… завод так чтоб завод, карета так карета… В Москве делают и хорошо, да все как-то не по мне! – Ишь ведь как изладили! да что, по ресункам, что ли, батюшка? Не мало тоже, чай, хлопот было! Вот намеднись Семен Николаич говорит: «Ресунок, говорит, Архипушко, вещь мудреная: надо ее сообразить! линия-то на бумаге все прямо выходит: что? глубина, что? долина?! так надо, говорит, все сообразить, которую то есть линию в глубь пустить, которую в долину?, которую в ширь…» Разговорился со мной – такой добреющий господин! — 101 —
|