|
– Да, это не совсем ловкое положение. Что ж это, однако, за Молчалин? Я что-то не слыхал о таком имени в русской литературе. Литератор он, что ли? – Литератор не литератор, а в военно-учебном заведении воспитывался, так там вкус к правописанию получил. И в литературу недавно поступил – вот как волю-то объявили. Прежде он просто табачную лавку содержал,* накопил деньжонок да и посадил их в газету. Теперь за них и боится. – Воля ваша, а я про такого газетчика не слыхал. – Что мудреного, что не слыхал! Говорю тебе: они нынче все из золотарей*. Придет, яко тать в нощи*, посидит месяц-другой, оберет подписку – и пропал. А иному и посчастливится, как будто даже корни пустит. Вот хоть бы мой Молчалин, например: третий год потихоньку в своей лавочке торгует – ничего, сходит с рук! – А шибко он боится? – Так боится, так боится, что, можно сказать, вся его жизнь – лихорадка одна. Впал он, грешным делом, в либерализм, да и сам не рад. Каждый раз, как встретит меня: уймите, говорит, моих передовиков! А что я сделать могу? – Да, передовики, особенно наши, это – я вам скажу, народ!.. начнет об новом способе вывоза нечистот писать – того гляди, в Сибирь сошлют! – Да если бы еще его одного сослали – куда бы ни шло. А то сколько посторонних через него попадет – вот ты что сообрази! Сообщники, да попустители, да укрыватели – сколько наименований-то есть! Ах, мой друг! не ровен час! все мы под богом ходим! Да, не хотите ли, я познакомлю вас с ним? – Что ж, пожалуй!.. – И не бесполезно будет, я вам скажу. Может быть, грешным делом, фельетончик настрочите – он ведь за строчку-то по четыре копеечки платит! Сотню строчек шутя напишете – ан на табак и будет! Мы условились, что в следующее же воскресенье, в первом часу утра, я зайду к Алексею Степанычу, и затем мы вместе отправимся к его тезке. В условленный час мы были уж в квартире Молчалина 2-го. Нас встретил пожилой господин, на лице которого действительно ничего не было написано, кроме неудержимой страсти к правописанию. Он принял нас в просторном кабинете, посередине которого стоял большой стол, весь усеянный корректурными листами. По стенам расположены были шкафы с выдвижными ящиками, на которых читались надписи: «безобразия свияжские», «безобразия красноуфимские», «безобразия малоархангельские» и проч*. Ко мне Молчалин 2-й отнесся так радушно, что я без труда прочитал в его глазах: пять копеек за строчку – без обмана! – и будь мой навсегда! К Алексею Степанычу он обратился со словами: — 52 —
|