|
– Пронесло, однако ж? – Пронесло… разумеется! Стал я по времени за ним примечать… Придет; вижу, что фыркает, – я и к сторонке! Или внезапность какую-нибудь придумаю: бумажку приятную приберегу да тут ее и подам. Смотришь, ан направление-то у него и переменилось! А иногда и сам от себя веселый придет… и это бывает! Бывает с ними… все с ними, голубчик, бывает! – И вы пользуетесь этим, чтоб… – прервал я, желая при этом случае благодарно напомнить об услуге, которую я только что испытал на себе. – Ну-ну, что тут! – скромно прервал он. – Конечно, добрым людям услугу не грех оказать… не велик еще подвиг! А впрочем, счастие наше, мой друг, что они дела не знают, молодые-то. А кабы знали – только бы и видела матушка-Русь православная! Да ведь и впрямь: до дела ли ему? ему, молодому, с девушками поиграть хочется, а его начальство за дело усаживает! Вот он и ходит сам не свой. Метресса ему там изменила – а он эту измену на департаменте вымещает. И рвет и мечет. «В отставку!», «Под суд!», «Куда Макар телят не гонял!» – так и сыплет! Ах! тоже ведь и с ними… и их пожалеть надо, мой друг! – Помилуйте, Алексей Степаныч! Ему метресса изменила, а я из-за этого должен с Макаровыми телятами знакомство сводить! На что похоже! – А как бы ты думал! в свете-то ведь и все так. Иной раз слышишь: шум, гам, светопреставление… думаешь, что случилось? – ан просто: он не той ногой с постели встал! Вот, стало быть, и нужно за ним примечать. Коли он в духе – значит, докладывай; коли не в духе – поберегись! Тогда и будет все ладно! – Однако ж какой громадный это труд! – Без труда, мой друг, нашему брату шагу нельзя сделать. Опять-таки говорю: наше счастие, что они, молодые-то люди, дела не знают. Ежели бы не это – нам бы совсем от них мат пришел. Давно бы они нас расточили. Реформы у них одни в голове*, а дела – и звания нет. Ни рассказать, ни съютить, ни изложить… Ну вот, он попрыгает-попрыгает, да к тебе же и придет с повинной. Так-то. – Стало быть, вам он и в отставку ни разу подавать не предлагал? – Нет, бог миловал. Однажды, поначалу, заикнулся было: «Лучше бы, говорит, вам…» – да тут сторож записку ему от метрессы подал – он и позабыл. А недавно так даже сам со мной разговор начал: «Действительно, говорит, я теперь припоминаю: Москва… господин Фамусов… дом на Собачьей площадке… только вас вот… ну, хоть убейте, не помню!» Где, чай, припомнить! Сказавши это, Алексей Степаныч взглянул на часы и всполошился: – Господи, никак, я у тебя засиделся! Смотри-ка, три часа! Чай, и Сахар Медович уж в департаменте! — 30 —
|