|
– Это тот самый Отчаянный, который впоследствии департаментом «Побед и Одолений»* управлял? – Тот самый… небось помнишь, как вместе горе тяпали!* Ну, да в то время, как ты-то его узнал – это что! агнец божий, в сравнении, был! Вот ты бы тогда с ним поговорил, как он с воли, прямо из полка прибежал. Страсть! того гляди, взглядом убьет! Влетел он к нам, словно озаренный; чиновник один на дороге попался – так и скосил! Собрал нас и говорит: «Вы, говорит, может быть, думаете, что я в масонах служил? – нет, говорит, я служил не в масонах, а в апшеронском полку! Или, говорит, мечтаете, что я пришел вашим развратным гнездом управлять? – нет, я развратное ваше гнездо разорить пришел! Вон – все!» Как сказал он это – у всех так и захолонуло! Не знаем, как это слово «вон!» понять: из департамента ли совсем вон бежать или только по своим местам разойтись? Решили, однако, разойтись по своим местам. И пошел он нами вертеть. Сидит у себя в кабинете и все во звонок звонит. То есть, была ли минута одна, чтоб он не звонил! То того подай, то другого! то жарко, то холодно! Звон да гам! Гам да звон! Веришь ли, домой, бывало, после присутствия прибежишь – все этот звон слышишь! Бросишься, это, перед иконой богоматери: заступница! Молчалин остановился, словно бы поперхнулся. Мне и самому совестно было, что я вызвал его на эти изумительные воспоминания. Однако через минуту он отдышался и продолжал: – И представь себе, не успеешь дома ложку щей проглотить – смотришь: курьер! требуют! Прискачешь, это, к нему, а он: нет, теперь не надобно! А через четверть часа и опять, и опять! Так покуда эта раскассировка шла, я никуда, кроме департамента, и со двора не ходил, даже спать не раздевавшись ложился! – И долго это тянулось? – Да год с лишним. Наконец резолюция вышла: четверть департамента под суд отдать, половину по дальним городам разослать – сочти, много ли уцелело? – Вы-то, однако, уцелели? – Что я! Я в ихних вольномыслиях участия не принимал! И по экзекуторской части был! Ко мне, сударь, он даже привык. Когда его в департамент «Побед и Одолений» перевели, он и меня с собою взял… Там-то мы с вами познакомились, батенька! Сказав это, Алексей Степаныч протянул мне руку, как бы давая этим понять, что знакомство со мною для него было не неприятно. – А знаешь ли, – продолжал он, – ведь чиновники-то наши потом его усмирили! – Как так? – Да самым простым способом. Сказываться не стали. Пришел он однажды в департамент и начал звонить. Ну, покуда побежали, покуда что – он не утерпел, сам на розыски побежал. Приходит в одно отделение – и вдруг все чиновники врассыпную; приходит в другое – и тут все вон; в третье – та же история. Только я один, бедный Макар, и остался. Остановился он тут против меня, глаза большие, дух занимается, не может слова вымолвить, только рот разевает… И все нутро у него даже гудит… у-у, а-а-а… — 27 —
|