|
Покуда я все это раздумывал, Алексей Степаныч пристально вглядывался в меня и словно угадывал мои мысли. – Ты об моих выигрышных билетах, что ли, думаешь? – спросил он меня полушутя. – Нет… с какой же стати! – Полно, брат, не хитри! Чай, думаешь: вот, выиграет этот человек двести тысяч – что он с ними делать будет? – А в самом деле, что бы вы сделали? – Откровенно тебе скажу: теперь хоть озолоти меня, я все тем же Молчалиным останусь, каким до сих пор был. Потому что для меня всякая перемена – мат! Я вот сорок почти лет на службе состою, а не помню дня, чтоб когда-нибудь проманкировал. Ежели даже болен, и то, хоть перемогусь, а все-таки иду, потому что знаю: не пересиль я себя, – совсем слягу! Поверишь ли: придет, это, праздник, так день-то длинный-раздлинный кажется! И к обедне сходишь, и спать ляжешь, и у окошка сядешь, и самовар раза три поставить велишь – и все никак 140 доконать не можешь! – Да, привычка – большое дело. А впрочем, из того, что я до сих пор от вас слышал, право, еще нельзя заключить, чтоб нам худо жилось! – Ну, со всячинкой тоже, а временами так и очень со всячинкой. Те времена, об которых я до сих пор рассказывал, были простые: и с нас меньше требовали, да и сами мы носов не задирали. Тогда, действительно, жить было можно. Одно только неудобство было – это встоячку жизнь проводить! – Как так «встоячку»? – А так, просто на своих ногах. Я ведь не по письменной, а по экзекуторской части больше служил, – значит, все у начальства в глазах. Ну, а как ты, позволь тебя спросить, в виду начальника сядешь? – Стало быть, и перед Репетиловым стояли? – Да, и перед Репетиловым. Впрочем, в то время, батенька, это не то чтоб жестокость была, а так, в голову начальству не приходило, чтоб предложить подчиненному сесть. Эти «милости просим» да «садитесь, пожалуйста» – уж гораздо позднее и обыкновение вошли. – И то слава богу. Лучше поздно, чем никогда. – Бог знает, лучше ли. На словах-то он «садитесь, пожалуйста», а на деле такими иголками тебе сидение-то нашпигует, что лучше бы напрямки, без вывертов, крикнул: руки по швам! – Нуте, рассказывайте, Алексей Степаныч, что же с вами дальше было? – А дальше – хуже. Как вышел, это, Репетилов, остался я совсем без благодетелей. До тех пор, хоть и не больно красно жилось, а все будто в своей семье был. А тут стали поговаривать, что и департамент-то наш, за вольный дух, совсем закрыть следует. И точно, целых три месяца к нам даже и директора не назначали; с часу на час мы ждали: вот-вот распустят, – как вдруг приказ: назначается к нам директор генерал-майор Отчаянный*. — 26 —
|