|
– Что ж, и подействовало? – Стал потише. По отделениям бродить перестал, только звонить еще больше начал! – А страшно, я думаю, было, как он с вами в то время лицом к лицу стал, когда чиновники-то с ним эту штуку сыграли? – Уж чего еще! Однако я тебе скажу, и во мне один раз это мужество проявилось! Говорит он мне однажды: позвать! говорит. – Кого, говорю, позвать прикажете? – Позвать! говорит. – Кого же, ваше превосходительство, позвать прикажете? – Он в третий раз: позвать! говорит. Ну тут я, признаться, не выдержал, возвысил, это, голос да как ляпну: да кого же, ваше превосходительство, позвать изволите приказать? – Да, было-таки и у меня! был и со мной такой случай! – Ну, а он что? – Да! почесал-таки переносицу! понял! – Повысил ли он вас, по крайней мере, за вашу службу? наградил ли? – Представь себе, какой ирод! Десять лет я при нем состоял, и все десять лет у нас экзекутора вакансия была – ну что бы, кажется, стоило! И как бы ты думал? – ведь так и не сделал меня экзекутором! В помощниках все десять лет тактики и выдержал! – Как же вы оттуда выбрались? – Видишь ли: в пятидесятых годах, в половине, сделалось везде, в прочих местах, куда против прежнего легче. Ну, и стал я подумывать, как бы в другое место улизнуть. А тут кстати департамент «Распределения богатств» открылся*, и назначили туда командиром Рудина… – Как, Руднна? Того, который в Дрездене…* – Того самого. Да неужто не помнишь? Как департамент-то его открыли, помещики в то время так перетрусились, что многие даже имения бросились продавать: Пугачев, говорят, воскрес. Ну. да ведь оно и точно… было тут намереньице… Коли по правде-то говорить, так ведь Рудина-то именно для того и выписали из Дрездена, чтоб он, значит, эти идеи применил. Вот он и переманил меня к себе: он ведь Репетилову-то родным племянником приходится. – Вот вы у него бы и спросили, как Репетилова-то зовут? – Представь себе: спрашивал – не знает! Сам даже сконфузился. Припоминал-припоминал: «Фу! – говорит, да просто зовут Репетиловым!» – Хорошо вам при Рудине было? – При нем – очень хорошо. Даже дела совсем никакого не было. Придет, бывало, в департамент, спросит: когда же мы, господа, богатства распределять начнем? посмеется, между прочим, двугривенничек у кого-нибудь займет – и след простыл! – Кстати: что это у него за страсть была у всех двугривенные занимать? – Так это по рассеянности делалось, а может быть, и просто по непонятию. Он на деньги как-то особенно глядел. Все равно как их нет. Сейчас, это, возьмет у тебя и тут же, при тебе, другому, кто у него попросит, отдаст. В этом отношении он почти что божий человек был. — 28 —
|