Том 12. В среде умеренности и аккуратности

Я приблизился и действительно увидел нечто в высшей степени странное. В нижней части груди, в том самом месте, на которое сейчас указал генерал, находилось продолговатое пространство, усеянное белыми пупырышками, вроде сыпи. Когда генерал щелкнул по этому месту двумя пальцами, то пупырышки мгновенно покраснели, и я мог прочитать следующее:

К СЕМУ ТЕЛУ, ЗА

БЕЗГРАМОТСТВОМ САТАНЫ,

АГГЕЛ* ЕГО, ИВАН ИВАНОВ

ДОМОВОЙ, РУКУ ПРИЛОЖИЛ.

АНАФЕМА!!

По-видимому, подпись эта была некогда наколота сапожным шилом и натерта порохом.

– Теперь вы знаете роковую тайну моего горького существования! – продолжал генерал, покуда я, вне себя от изумления, смотрел на него, – покамест, я был субалтерн- и штаб-офицером, не существовало человека, который при встрече со мной не говорил: вот отважный Пупон! Все меня знали! все льстили и чествовали, отовсюду слали мне телеграммы, во всех трактирах пили за мое здоровье! Даже историк Соловьев, и тот, в предвидении сорокового тома «Истории России с древнейших времен», с благодарностью принял от меня меморию под названием: «К истории Смутного времени, с присовокуплением подвигов». Но с тех пор, как я произведен в генералы – все изменилось. Пупон забыт, Пупон отвержен, Пупон – отчислен по кавалерии!* И в довершение всего, господин Соловьев на днях возвратил мне мою меморию обратно с следующею надписью: «Дела, в сей мемории описанные, столь несвойственны, что даже не весьма стыдливая Клио* – и та отвращает от них лицо свое». Заметьте: «несвойственны», но чему несвойственны – о том умалчивает! Как по-вашему: обидно это или не обидно?

– Конечно, обидно. Но, с другой стороны, ежели справедливо, что даже «не весьма стыдливая Клио» – и та зарумянилась, то, может быть, подвиги, которые вы описывали, были такого сорта, что для ученого и притом семейного человека…

– Нет, дело совсем не в свойстве подвигов, а в том, что с производством моим в генеральский чин, истек срок контракта, скрепленного той печатью, которую вы сейчас видели. С этих пор все в судьбе моей изменилось. Подвиги продолжают совершаться по-прежнему, и профессор Соловьев сам очень хорошо знает это, – но они совершаются уже не мною, а людьми совсем другого ведомства! Спрашиваю вас: можно ли было поступить оскорбительнее?

– А вперед, брат, умнее будь! – вмешался Прокоп, – коли с нечистым контракты пишешь, так пиши обстоятельнее: так, мол, и так, до смерти моей обязываешься ты мне… а там, мол, после смерти, буде что после меня останется – все твое!