|
Скверно чувствовалось Василью Петровичу, скучно, тоскливо, жутко… Только, повторяю, сознаться было совестно в том, как бы хотелось ему положить конец тяжелому молчанию, вызвать друга на разговор! обругаться бы к примеру, для начала… «Как-ко?го, дескать, черта, на самом деле!..» Сознаться было совестно. И чем дальше ехали, тем все тяжелее становилось чувство стеснения и росла досада. Совсем изгадилась и езда: паровоз, точно сговорившись с помощником, дурил, не хотел слушаться тормоза, дергал. На станциях, при коротеньких остановках, где, казалось бы, и можно и должно было бы обменяться парой слов, выходило еще хуже, чем в пути: почувствует Василий Петрович, что глаза Савы впились ему в спину, оглянется в надежде, что тот хочет сказать что-нибудь и… взвыть готов от негодования, заметивши, как опустит Хлебопчук глаза, потупится, отвернется!.. «Ах ты, хитрый дьявол!.. Что он там задумал, хохол коварный?» Чем ближе становилось Криворотово, тем сильнее и нетерпеливее желал Маров, чтобы Хлебопчук сбросил с себя эту свою угрюмую печаль и заговорил бы с ним… Ну, поругался бы хоть, если сердится на что-нибудь, ворчать бы что ли начал, как, бывало, ворчали другие помощники! было бы к чему придраться, поднять шум, а там, гляди, и выяснилось бы что-нибудь… Так нет же – молчит, хмурится, смотрит исподлобья, вздыхает… И придраться не к чему. Что дела не делает – беда невелика; во-первых, все налажено за первый сорт им же самим… Потом же и то, что его ушибло цилиндром, вследствие чего он, быть может, и не в состоянии работать. Придраться не к чему, чтобы завести разговор, а заговорить так , без всякого [намека ] повода с его стороны [да после всего того, что он всю ночь пробычился, ] – еще как он примет этот разговор… Чужая душа потемки, недаром молвится, и – с другом дружи, а камешек за пазухой держи: быть может, у него в душе такая ненависть собралась [су ]против товарища, что огрызнется да к черту пошлет, ежели заговоришь… Лишь в последнюю минуту их совместной работы, когда поезд довели до Криворотова, сделали запас воды в тендере, поставили паровоз в депо и стали сниматься на землю, Василий Петрович уступил желанию освободить душу от пытки, принудив себя к первому начину. – Вы там, того, – начал он, заикаясь и глядя в сторону, – говорили там, в Перегибе с кондукторами… Слышали от них что? – Слышал, – угрюмо шепнул Хлебопчук, глядя под колеса. – Что же именно вы слышали? – спросил Василий Петрович, щуря глаза. – Господа пассажиры давали вам тысячу рублей… — 75 —
|