|
5/18 июля. Вчера вечером я слышала, как Ян, гуляя с Нилусом в саду, сказал: недавно я вспомнил молодость и так ярко все представил, что расплакался. Они ходили по саду и долго говорили о художественной литературе. – Я только того считаю настоящим писателем, который, когда пишет, видит то, что пишет, а те, кто не видят, – это литераторы, иногда очень ловкие, но не художники, так, например, Андреев. […] 8/21 июля. […] Ян по утрам раздражителен, потом отходит. Часами сидит в своем кабинете, но что делает – не говорит. Это очень тяжело – не знать, чем живет его душа. […] Известие о расстреле Николая II произвело удручающее впечатление. В этом какое-то безграничное хамство: без суда… […] ночью я долго не могла спать, меня взял ужас, что, несмотря на все ужасы, мы можем еще есть, пить, наряжаться, наслаждаться природой. 9/22 июля. Дождь. Именины Федорова пройдут тускло. […] Мы живем здесь так однообразно, что именины – целое событие! Вспоминаются его именины довоенного времени. Первый год, когда мы были так беззаботны, веселы, многие пьяны, пир был на весь Фонтан! Второй год было тревожно, уже чувствовалось в воздухе, что «назревают события», но все-таки все были далеки от мысли о всемирной войне, о революции в России, обо всем, что пришлось пережить за все эти годы. […] 12/25 Июля. […] Был разговор о Гете, Ян хвалил Вертера и рассказал, что в прошлом году он хотел развенчать любовь. – Ведь все влюбленные на манер Вертера – это эротоманы, то есть весь мир вколачивающие в одну женщину. Я много перечитал уголовных романов, драм, кое-что припомнил из своей жизни, когда я также был эротоманом… – Разве ты мог быть так влюблен? – спросил Буковецкий. – Это на тебя не похоже. – Да, это было, – только я никогда не молился ей и не считал ее совершенством, а скорее был напоен чувством любви к ней, как к облаку, к горизонту. Может быть, вы не понимаете моих отрывистых фраз, но это так, когда-нибудь расскажу подробнее. […] Нилус очень хорошо разбирается в музыке, понимает и любит ее, знает очень много сонат, романсов наизусть, может их пропеть. Он в музыке гораздо более образован, чем в литературе. О Чайковском он говорит: «Местами он гениален, а местами ничтожен», поэтому он кажется ему неумным. Ян оспаривал это мнение, говоря, что нужно судить по лучшим местам, а «человек, который одной музыкальной фразой дал почувствовать целую эпоху, целый век – должен быть очень большим». […] – Прочел биографию Верлэна, – сказал Ян, выходя из своего белого кабинета, – и во время чтения чувствовал и думал, что когда-то жил Гете, а потом Верлэны – какая разница! […] — 92 —
|