|
Я подстерег паузу, обвел компанию хитрыми глазами и неожиданно сказал: – Мне ваше правительство не нравится. Будь я на месте чеха – я бы съязвил: – Зато у вас, у русских, хорошее правительство! Вместо этого чех кротко возразил: – Видите ли, у нас правительство еще молодое. В будущем оно сделается старше, опытнее и, вероятно, не будет делать тех ошибок, которые вы имеете в виду. – И Прага мне ваша не нравится, – сказал я, втайне приготовив руку для защиты на случай удара по голове со стороны соседа. – А мне кажется – город красивый, – деликатно возразил мой сосед. – Что толку, что красивый! Трубочист! Если трубочист, покрытый сажей, будет Аполлоном Бельведерским – все равно сквозь слой сажи красоты не видно. – Прага – старый город. – И напрасно. Надо бы помоложе. И потом, господа! Как вам не стыдно? Как можно на спящего человека наваливать 5 пудов?! – Кто на вас навалил 5 пудов?! – испугался мой сосед с другой стороны. – Помилуйте! А перины, которыми вы накрываетесь?! Внизу перина, сверху перина; получается огромный пирог, в котором тоненькая прослойка фарша, – полураздавленный плоский человек. Мне всегда снится, что на меня обрушился глетчер и засыпал меня миллионом пудов снегу!.. Это не постель, а обвал в горах! Утром горничная долго должна искать маленькое сморщенное задохшееся существо, чтобы с помощью массажа и искусственного дыхания пробудить его к жизни!.. – Зимой под периной теплее, – робко возразил чех. – Впрочем, действительно, с непривычки, может быть, неприятно… – Неприятно!.. Это даже неэстетично!! Вообразите молодую, хорошо сложенную женщину под этой горой! Каковы получаются у нее контуры? А? А как у вас подают водку в ресторане? Вы видели хоть одного кельнера, который, несмотря на все ваши мольбы, подал бы вам водку перед обедом?! Он всегда норовит притащить водку к сладкому!! Это разве порядок?! – Это, вероятно, потому, что наш национальный напиток – пиво… Я кричал, жестикулировал, выдумывал самые тяжелые вещи – чехи были неизменно вежливы, кротки и безмятежны. Я головой бился об эту каменную стену деликатности, я охрип и, наконец, не найдя больше других недостатков, ворчливо сказал: – И потом мне совершенно не нравятся ваши… Я боюсь даже написать произнесенное мною слово, потому что – едва это слово прозвучало – с моими компаньонами произошла разительная, волшебная перемена… Лица их налились кровью, глаза засверкали негодованием, и мужественные кулаки, как молоты, застучали по безвинному столу: — 92 —
|