|
Потоптался. Потряс плечами. Потрясла плечами и дама. Судорожно дернул крупом. Дернула и дама. Потом ноги его, как отварные макароны, заплелись одна за другую. Расплелись. Снова потоптался. Тяжелая работа, скучная. А надо! Вот ты, каналья, топчешься тут, будто виноград на вино давишь, а ты бы лучше дома посидел. Книжку бы почитал! Небось, Достоевского, Диккенса и не нюхал, об Оскаре Уайльде не имеешь и понятия, а туда же – в светскую жизнь ударился – я, дескать, вращаюсь в светском вихре! Еще можно понять тех джентльменов и леди, которые за весь этот страдальческий выпляс получают по два, по три доллара в вечер: такая же работа, как и скучное ведение бухгалтерских книг или набивание папирос. Но как проникнуть в таинственные изгибы психологии тех добровольцев, которые без всякого понуждения и выгоды тоже выходят на середину, с лицами людей, только что приговоренных к долгосрочному тюремному заключению, и начинают под грохот сковородок, угрюмо, с окостеневшим взором, семенить ногами, даже не бросив косого взгляда, не поинтересовавшись: а что это за прекрасная девушка тут же судорожно бьется под моей рукой, извиваясь, трясясь и спотыкаясь… А может быть, это царица красоты, под огнем глаз которой пышно забурлит кровь и сладко забьется сердце?! Кой черт! Он даже руки ей не пожмет после танца: затихла музыка, дико взвизгнув напоследок, – и кончилась пляска заводной куклы. Щелкнула раскрутившаяся пружинка, и обе куклы с сонными лицами распадаются. – Братцы! Да ведь вы же цари природы!! Что же это за поведение такое?! * * *Однажды был я с приятелем в кафешантане, и полюбился нам один фокстротист пуще ясна сокола. Это был парень с лицом ацтека и головой микроцефала… На макушке рос густым кустарником пук волос, нос занимал на лице такое командующее положение, что рту и глазкам буквально некуда было деваться. Ослепительно короткие брюки выказывали пару фокстротных тощих ног – о, как полюбился нам этот паренек с наружностью выгнанного конторщика! В тот вечер он сделал верст пятнадцать, не считая всех сплетений ногами и трясений плечами и крупом. И он заметил тоже, что полюбился нам, – это немного оживило окостеневшего беднягу, – по крайней мере, он даже в нашу честь выкинул два-три фортеля ногами, расставив их ножницами, а потом согнув с хитрым подскоком. Мы его поощряли, как могли, – улыбались, подмигивали, – и этот бедный заброшенный цветок совершенно расцвел. Из пятнадцати топтавшихся кавалеров он был единственным, который проявил некоторые признаки жизни в этом царстве анабиоза. — 201 —
|