|
И когда снова Спирька возьмётся за свои сёдла и уздечки, когда снова ароматная сосновая стружка завьётся под рубанком плотника, когда купец будет торговать, а не плавать, как тюлень, в проруби, когда тонкие девичьи пальцы коснутся клавиш не подлежащего реквизиции рояля, и хозяйки побредут с рынка, сгибаясь не под тяжестью ненужных кредиток, а под благодетельной тяжестью дешёвых мяс, хлебов и овощей, когда неповешенный пастырь благословит с амвона своё трудящееся мирное стадо, когда в воскресном воздухе понесутся волны запахов пирога с вязигой, ароматной вишнёвки, когда вместо зловещего коршунья и воронья – в синем, тёплом воздухе снова закружатся стрижи – я скажу: – Велик Бог земли Русской!.. Мы три года метались в страшном, кошмарном сне, и земной поклон, великое спасибо тем, которые, взяв сонного русака за шиворот, тряхнули его так, что весь сон как рукой сняло. Тряхнули так, что, как говорится, «аж черти посыпались». Голубеет небо, носятся, как угорелые, стрижи, плывёт святорусский звон колокола, и прекрасная белокурая девушка – символ новой, но вечно старой России – снова идёт с книжкой в уютный тенистый сад, где ласково кивают ей зеленеющие ветви: – Милости просим: отдохни, девушка! Слава в вышних Богу, на земле мир, в человецех благоволение… – Отдохни, девушка. Ах, как мы все устали, и как нам нужно отдохнуть. И тем нужно отдохнуть, что бежали, преследуемые, и тем, что по канавам валялись расстрелянные, и тем, что гнили по чрезвычайкам избитые, оплёванные, униженные грязной продажной лапой комиссара. И этим нужно отдохнуть – вот этим самым комиссарам – всем этим: Лениным и Троцким, Зиновьевым, Каменевым, Луначарским, Дыбенкам – имена же их ты, диаволе, веси[5] – и они поработали усердно и имеют право сладкий отдых… И отдых им один, отдых до конца дней их, до тех пор, пока огонёк жизни будет теплиться в них: «Отдых на крапиве!..[6]» Добрые друзья за рамсом*Мы, обыкновенные люди, так уж устроены, что не любим ничего абстрактного. Нам подавай конкретное, покажи нам такое, чтобы мы могли не только пощупать собственными руками, а, пожалуй, ещё и понюхать, а, пожалуй, ещё и лизнуть языком: «Сладко ли, Мол? Не кисло ли?» Вот только тогда мы, действительно, всеми чувствами нашими поймём, «що воно таке». Например, я: сколько ни читал сухих, очень дельных исторических монографий об Екатерине Второй и Потёмкине – всё не мог себе живо представить: что это были за люди во плоти и крови? Сухая передача их дел и подвигов ни капельки не волновала меня и не заставляла работать моё воображение. И представились они мне ясно, во весь рост, только тогда, когда я прочитал следующие несколько строк, брошенных вскользь русским писателем. — 221 —
|