|
На средине пира Клинков встал и произнес двусмысленный тост, пожелав невесте долголетия: – Дай Бог, – дрожащим от искренних слез голосом возгласил он, – чтобы вы, дорогая Евдокия Антоновна, прожили много-много лет, так… года три-четыре. – Значит, вы хотите, – мрачно возразил развязный брат, – чтобы моя сестра умерла через три года? – О, дорогой Павел Антонович, – с готовностью ответил Клинков, – я ведь основываюсь на возрасте. Чтобы замять этот разговор, кто-то из гостей поднял бокал и крикнул: – Горько! – А еще бы! – подхватил угрюмый Подходцев. – Правильно сказано, многоуважаемый Семен Семеныч! Еще бы не горько. – Я не Семен Семеныч, а Василий Власич, – поправил аккуратный гость. – Что вы говорите! Никогда бы не сказал по первому впечатлению! Итак, господа, – горько! Очень горько! – Поцелуй жениха, – подсказал невесте Василий Власич. Подходцев прорычал: – Так ему и надо – не женись! Поднялся шум, крик, чем Подходцев и Клинков, раздраженные, со слезами бессильного бешенства на глазах, и воспользовались, чтобы скрыться, а родственники еще плотнее обсели бедного кроткого Громова, – так что он, затертый ими, как бриг северными льдами, накренился на бок и тихо примерз к своей съеденной молью невесте. Прошло три дня со времени этого тяжкого бракосочетания… Все это время унылый муж бродил по комнатам, насвистывал мелодичные грустные мотивы, хватался за дюжину поочередно начатых книг и даже «прижимался горячим лбом к холодному оконному стеклу», что по терминологии плохих беллетристов является наивысшим признаком скверного душевного состояния. Вечером третьего дня Громов вышел в переднюю и стал искать свою шляпу. Сзади послышалось воркование жены: – Куда ты? Куда ты, моя куколка? – К товарищам пойду. – Какие там еще товарищи? Какие такие еще товарищи? – Разве вы не знаете их, Евдокия Антоновна? Мои друзья. Клинков и Подходцев. – Что-о? Идти к этим пьяницам и пошлякам, которые позволяли себе говорить обо мне такие гадости?! Громов поднял на нее кроткие, молящие голубые глаза: – Я просил бы вас, дорогой друг Евдокия Антоновна, не обижать моих товарищей. Мне это очень больно… – Подумаешь, нежности какие! Две подозрительных личности, без всякого налета аристократизма – да я же еще должна молчать… Не пущу я тебя к ним! Голос Громова сделался еще тише, еще музыкальнее: – Очень прошу вас, не удерживайте меня. Мне очень нужно. – Зачем?! Пьянствовать? — 129 —
|