|
– Милая, – сухо сказал я. – Нельзя ли без этого? Ты мне испортила всю постель. Как я лягу? – Воды! – капризно крикнула она. – Обойдешься и так! Вон вода ручьями течет с постели. Как не стыдно, право. Действительно, одеяло и подушка были мокрые, хоть выжми, и вода при каждом движении пленницы хлюпала в постели. – Воды!! – А чтоб тебя, – прошептал я. – На воду. Мокни! Только уж извини, голубушка… Я рядом с тобой не лягу… Мне вовсе не интересно схватить насморк. Второй ковш воды успокоил ее. Она улыбнулась, кивнула мне головой и начала шарить в зеленых волосах своими прекрасными круглыми руками. – Что вы ищете? – спросил я. Но она уже нашла – гребень. Это был просто обломок рыбьего хребта с костями, в виде зубьев гребня, причем на этих зубьях кое-где рыбье мясо еще не было объедено. – Неужели ты будешь причесываться этой дрянью? – поморщился я. Она промолчала и стала причесываться, напевая тихую, жалобную песенку. Я долго сидел у ее хвоста, слушая странную, тягучую мелодию без слов, потом встал и сказал: – Песенка хорошая, но мне пора спать. Спокойной ночи. Лежа навзничь, она смотрела своими печальными глазами в потолок, а ее губки продолжали тянуть одну и ту же несложную мелодию. Я лег в углу на разостланном пальто и пролежал так с полчаса с открытыми глазами. Она все пела. – Замолчи же, милая, – ласково сказал я. – Довольно. Мне спать хочется. Попела – и будет. Она тянула, будто не слыша моей просьбы. Это делалось скучным. – Замолчишь ли ты, черт возьми?! – вскипел я. – Что это за безобразие?! Покоя от тебя нет!! Услышав мой крик, она обернулась, посмотрела на меня внимательно испуганными глазами и вдруг крикнула своими коралловыми губками: – Куда тащишь, черт лысый, Михеич?! Держи влево! Ох, дьявол! Опять сеть порвал! Я ахнул. – Это что такое? Откуда это?! Ее коралловые губки продолжали без всякого смысла: – Лаврушка, черт! Это ты водку вылопал? Тебе не рыбачить, а сундуки взламывать, пес окаянный… Очевидно, это был весь лексикон слов, которые она выучила, подслушав у рыбаков. Долго она еще выкрикивала разные упреки неизвестному мне Лаврушке, перемежая это приказаниями и нецензурными рыбацкими ругательствами. Забылся я сном лишь перед рассветом. Яркое солнце разбудило меня. Я лежал на разостланном пальто, а в кровати спала моя пленница, разметав руки, которые при дневном свете оказались тоже зеленоватыми. Волосы были светло-зеленые, похожие на водоросли, и так как влага на них высохла, пряди их стали ломаться. Кожа, которая была в воде такой гладкой и нежной, теперь стала шероховатой, сморщенной. Грудь тяжело дышала, а хвост колотился о спинку кровати так сильно, что чешуя летела клочьями. Услышав шум моих шагов, пленница открыла зеленые глаза и прохрипела огрубевшим голосом: — 40 —
|