|
– И не молодой он вовсе! У него уже темя просвечивает… – Где оно там просвечивает… А если и просвечивает, так это не от старости. Просто молодой человек любил, жил, видел свет… Контральто помедлило немного и потом, после раздумья, бросило категорически: – Нет! Уж вы о нем мне не говорите. Никогда бы я не могла полюбить такого человека… И в-третьих, он фат! – Он… фат? Миленькая Елена Григорьевна, что вы говорите? Да вы знаете, что такое фат? – Фат, фат и фат! Вы бы посмотрели, какое у него белье, – прямо как у шансонетной певицы!.. Черное, шелковое – чуть не с кружевами… А вы говорите – не фат! Да я… * * *И сразу оба голоса замолчали: и контральто, и тот, что повыше. Как будто кто ножницами нитку обрезал. И молчали оба голоса так минут шесть-семь, до самой станции, когда поезд остановился. И вышли контральто и сопрано молча, не глядя друг на друга и не заметив меня, прижавшегося к углу дивана. Сельскохозяйственный рассказIМы – любимая мною женщина и я – вышли из лесу, подошли к обрыву и замерли в немом благоговейном восхищении. Я нашел её руку и тихо сжал в своей. Потом прошептал: – Как хорошо вышло, что мы заблудились в лесу… Не заблудись мы – никогда бы нам не пришлось наткнуться на эту красоту. Погляди-ка, каким чудесным пятном на сочном темно-зеленом фоне выделяется эта белая рубаха мальчишки-рыболова. А река – какая чудесная голубая лента!.. – О, молчи, молчи, – шепнула она, прижимаясь щекой к моему плечу. И мы погрузились в молчаливое созерцание… – Это еще что такое? Кто такие? Вы чего тут делаете? – раздался пискливый голос за нашими спинами. – Ах! Около нас стоял маленький человек в чесучовом пиджаке и в черных длиннейших, покрытых до колен пылью брюках, которые чудовищно-широкими складками ложились на маленькие сапоги. Глаза неприязненно шныряли по сторонам из-под дымчатых очков, а бурые волосы бахромой прилипли к громадному вспотевшему лбу. Жокейская фуражечка сбилась на затылок, а в маленьких руках прыгал и извивался, как живой, желтый хлыст. – Вы зачем здесь? Что вы тут делаете? – А? Почему такое? – Да вам-то какое дело? – грубо оборвал я. – Это мне нравится! – злобно-торжествующе всплеснул он руками. – «Мне какое дело?!» Да земля-то эта чья? Лес-то это чей? Речушка эта – чья? Обрыв это – китайского короля, что ли? Мой!! Всё мое. – Очень возможно, – сухо возразил я, – но мы ведь не съедим всего этого? — 220 —
|