|
При этом, лиловые морщины, перемежающаяся с зелеными и красными, приятно разнообразят Федино мертвенное лицо, свидетельствуя о том, что Федя ни одной из красок не оставил в обидном пренебрежении. Кроме пугающего, страшного опасения, как бы не провалиться, гимназиста Федю тревожит еще задернутый завесой будущего вопрос: что скажет о нем пресса? Представитель прессы сидит тут же в первом ряду и на все бросает критические, полные глубокого анализа взгляды. Это тоже гимназист, но страшный, зловещий в своей таинственности гимназист: он пишет статьи и уже печатается, пишет заметки и уже печатается и пишет театральные рецензии и тоже уже печатается… Что-то он напишет? Зловещий гимназист-рецензент при самом поднятой занавеса вынимает из кармана громадную записную книжку, карандаш и, взглядывая искусственно-рассеянным взглядом на сцену, начинает делать в книжке отметки. И публика, увидя это, начинает перешептываться, и все бросают на самоуглубленного гимназиста благоговейные взгляды, а он никого не замечает и пишет, пишет… Судя по тому времени, которое он затрачивает на писание своих впечатлений, предстоящих опубликованию, можно быть уверенным, что на следующий день половина столичной газеты уйдет под правдивый отчет об этом спектакле… Но, на самом деле, читатели встречают на последней газетной полосе такие строки, напечатанные нонпарелью: «Вчера в нашем дачном театре состоялся спектакль. Давали: „Перепутались, а потом распутались“. Исполнители были все на своих местах. Публики было много. Почаще бы устраивать, вместо пьянства и карт, подобные разумные развлечения!» Бывает и так, что ни одной строки не появится в газете о спектакле, хотя рецензент накануне исписал всю записную книжку. Тогда рецензент уходит от людей, оскорбленный, в лес, и долго бродит там, шепча запекшимися губами: – Подлецы! В день спектакля с самого утра у дачных актеров-любителей такое выражение лица, будто бы их пообещали высечь, или они, сговорившись поджечь ночью чей-нибудь дом, не знают, куда до вечера деть свои досуги. Режиссер-фармацевт один сохраняет непоколебимое спокойствие. Но оно – наружное. Втайне его обуревают относительно спектакля самые черные мысли, вплоть до опасения, что актеры или публика могут его поколотить. За два часа до спектакля выясняется, что режиссер, или его помощник, или суфлер, или кассиру – ибо никто не знает, от кого это зависит, – совершенно упустили из виду одно обстоятельство: в третьему акте требуется декорация леса, а ее нет! Гостиная есть, павильон есть, бедная комната есть, а леса нет. — 135 —
|