|
Княгиня Софья Волконская приехала в Таганрог после 19 ноября — примерно в половине декабря. В письме от 26 декабря она, между прочим, пишет: «Кислоты, которые были применены для охраны тела, сделали его совершенно темным. Глаза значительно провалились; форма носа наиболее изменилась, так как стала немного орлиной». Это совсем не соответствует запискам Тарасова, но зато вполне совпадает с показаниями самого Волконского. В письме от 29 декабря (когда гроб с телом был перевезен в собор) княгиня констатирует, что «императрица присутствовала при последней службе и без посторонней помощи подошла к гробу», что указывает, между прочим, на вполне удовлетворительное состояние здоровья Елизаветы Алексеевны. Но самым интересным и загадочным является послание вдовствующей императрице Марии Федоровне от 31 декабря. Да простит нас читатель, но просто необходимо привести часть этого письма. «Я осмеливаюсь снова взяться за перо, чтобы передать Вам, государыня, с хорошей оказией подробности, о которых узнала во время моего путешествия. Я сейчас же испытала чувство сожаления, что Ваше величество не узнали о них прежде, так же как и обо всех других письмах моего мужа, которые предшествовали этим, и здесь мое сожаление еще возросло после всех новых данных, которые я узнала, и после того, что я убедилась, что несколько лиц, приближенных к императору, подозревали и скрывали вещь, которую мой муж мог один заметить более несомненно, чем другие. С его столь преданным сердцем, любившем императора в течении 29 лет кряду, с полным самоотречением, он не мог менее чем кто-либо другой — по крайней мере я так думаю — ошибиться по поводу того, что происходило в его прекрасной душе. Благосклонность, с которой Вы соизволили, государыня, выслушать меня по поводу отрывка из одного письма моего мужа, которое я по тогдашним обстоятельствам предпочла не показывать Вам во всей его полноте; та доброта, с которой Вы изволили мне ответить, и от которой, несмотря на тот момент, ничто не ускользало, останется в моей памяти, пока я буду жива; и потому я говорю самой себе теперь, что я не должна бояться ознакомить с моими письмами (т. е. мной полученными) мать наших государей, которая не посетует на меня за мое решение сообщить ей известие тяжелое, но которое она сможет доверить тому, который, быть может, найдет для себя выгодным узнать интимное наблюдение, сделанное над душевным настроением нашего возлюбленного императора. Я должна добавить, что мой муж не знает и никогда не узнает, что я пишу это письмо и что я пересылаю Вам, государыня, его письма, содержащие в себе сообщения, которые он никогда не подумает Вам сделать. Но меня утешает мысль, что то, что он видел и что составляет его глубокое убеждение по этому поводу, не будет утеряно; я осмеливаюсь Вам это доверить и Вы сделаете из этого то употребление, которое небо, Ваша мудрость и Ваше знание нашего нового государя Вам подскажут. Умоляю Вас, государыня, сохранить для меня эти последние письма моего мужа о несчастий с нами случившемся, или же, если Ваше величество сочтет лучшим — передать их запечатанными моей матери…» «Прошу Вас видеть, государыня, в этом письме… мое преклонение перед Вашей добродетелью, мою веру в Вашу душевную силу, а также уверенность, что Вы никогда никому не откроете содержание этого письма». — 132 —
|