Тайна, которая в Вас самих

- Не плети, одного хватит.

- Какого посылал, если был уверен. Я пойду первым.

Мы не саперы, мы удачливые парни. Микола поседеет за этот путь. Когда они пройдут, я уйду. Я его сопровождаю, мне другие не так интересны. В двойке работаем, его каждое движение дублирую.

- Осторожно, осторожно, молодец, там всего три ряда, одна, дурная, опять не в ряду.

Можно только след в след. А тот - нервишки - и задел. Ми­кола ползет, а я над ним. Молодец! Вот эта близко, осторожнее с нею.

Мне уже делать нечего, это уже их проблемы, а мне отсюда пора уходить. Ми­кола прощается, смотрит: воронка, кровь за­пекшаяся.

- Прощай, прости.

- Не распускай нюни.

Он смотрит на кусок, который болтается. Я стою слева за плечом.

- Эх, знал бы ты, что мы ползли вместе.

Командир Демыч к нему подходит.

- Пойдем.

Стоят с непокрытыми головами.

- Даст бог, сюда вернемся, как-то отметим, что он здесь. Хороший был парень.

Пытается утешить, а у того плохое чувство злости возникает. Я ему хочу сказать, что это очень плохое чувство, зло­сть. Ро­зовощекий, всегда каламбурит, а здесь притихший. По­следним уходит с этой поляны.

Там и несколько женщин было в отряде. Мне хочется сказать:

- Удачи, ребята, а я свое отвоевал.

Они по своим делам, а я по своим. Все, здесь делать больше нечего.

Высказывания пациента в сессии и после, моменты осознания:

Всегда боялась в лес одна ходить, в лесу чувствовала себя плохо, голова обязательно начинала болеть, очень уставала после леса.

Там, в прошлом, при встрече с дядькой ощущение, что какое счастье привалило, слезу прошибает. А всю эту жизнь стыд­но было быть счастливой. Когда там с дядькой случилось, и у меня ощущение: не я ли виноват. Всю эту жизнь чувствую вину, когда говорю правду, и ощущение, что я могу кому-то навредить. Когда я сижу одна и кто-то входит неожиданно, что бы я ни делала, возникает чувство вины, и я начинаю оправдываться, и, как только я начинаю оправдываться, у меня сразу начинает болеть голова. Когда мне стыдно, я всегда краснею, всей сразу становится жарко, одномоментно автоматически про­изношу фразу из этого случая: "Ви­но­ват, исправлюсь". В сессии ощущение, что я виноват, что их расстреляли из-за ме­ня, а в этой жизни чувство вины я испытываю всегда, в любой ситуации.

Дубовая филенчатая дверь еле открывается. Там сумрак. Коленочки подкашиваются. Это перед приемом парторга за­во­да. Возникло четкое ощущение, что это тот же кабинет, и тот же город, и тот же костел, что и в 14-м году там, в другой жизни. Инграмма оживает: такой же кабинет, как тогда в 14-м году перед отправкой на фронт, только там портрет царя Николая с саблей, и такие же сапоги, как на портрете Сталина, и так же упираешься в них глазами. Ничего не изменилось, только поменяли портреты. А как по этим коврам топать? Ватные ноги. Смутно вижу, что там, за столом, они чем-то заняты. Наложение картинок инграмм. Там офицер вставал и шел точно так же. Здесь состояние: не описаться бы от страха, занят ведь, начальство, как подойти - это огромная проблема в этой жизни, не могу ни к какому начальству идти, возникает точно такое же состояние страха. В Византии давили, в 14-м давили, невмоготу мне здесь больше. Парторг товарищ Самойлов, так эта фамилия всегда вызывала чувство не то чтобы благоговения, но уважения.