Тайна, которая в Вас самих

- Нет, я пойду, подожди здесь.

Я, пригибаясь, озираясь, крадусь к дому по открытой местности. Страшно. За­хожу в сени. На шум выходит пожилая женщина, тоже изможденная. В сенях темно, она испуганно:

- Кто здесь?

Стоит на пороге, свет из горницы падает сюда. У меня такой вид, что боюсь, что она испугается, закричит.

- Мать, ради Езуса, накорми.

- Ты один? Матка Боска, - пытается рассмотреть, причитает, - ...Иезус крист.

Не крестится, только руку поднесла ко рту. В избе дети, они как раз едят, она их спиной загородить пытается.

- Побудь, только детей схороню, негоже им такого смотреть.

Я осунулся, очень исхудавший, вид жуткий, что-то звериное, затравленное уже есть, щетина сильная, можно испугаться. Я не вхожу, стою, сил нет, прикоснулся виском к притолоке. В сенях земляной пол, метла стоит, пахнет березовым веником, маленькое окошечко. Мне плакать хочется, состояние слабости, в изнеможении, что пахнет едой, жильем. Разговор не на русском языке идет, с местным говорком: "тикайте... шу­кайте...". Женщина детей на печь загоняет. Непонятно, де­вочки или мальчики, стрижки короткие, под горшок, одеты по-деревенски. Старший посветлее, младший потемнее, две го­ловы пока вижу, глаза недоуменные из-за занавесочки.

- Заходьте.

Я остаюсь у притолоки. Она:

- Захадь.

Огласование, мягкость говора и суровость обстановки, слова мне трудно подбираются.

- Мамко, да я не один, нас двое. Може спроворишь что-нибудь на вынос, чтобы хаты не топтать.

- Чего уж там, сказала, зови.

Выхожу на крылечко, хочу свистнуть, но просто махнул рукой. Тот трусцой семенит. Звук по ступенечкам "топ-топ-топ", то-то, когда люди есть хотят.

- Эко вас, заходьте.

Хата мазаная и беленая изнутри. Чистенько, домотканые половики. Два окошечка, низкие потолки, лавки, сзади печка широкая, беленая. Она не топится, в ней пусто. Заступ за печкой, отгорожено занавеской. Стол длинный, деревянный. Я не крещусь на икону-рисуночек, но мне приятно, что в лесу она есть.

Сели за стол. Надо бы помыть руки, но не до этого. Я спиной к печке, мне не хочется, чтобы дети видели. Хлеб круг­лый. Крынка, низ темный, в печку ставится. Молоко я не смею, дети ведь, хлеб - да. Замешательство, руки грязные, как хлеб трогать руками такими. Она режет, прямо на стол кладет.

- Попить бы.

Она сама наливает молока по одной трети стакана. Жадно едим, на нее посматриваем, она тоже молча смотрит. Чувство благодарности, что она не расспра­шивает и дает поесть спокой­но, не надо отвечать с полным ртом. Своеобразный вкус домашней выпечки (по вкусу и цвету на рижский похож, с солодом). Крошки собираем. По куску съели, так еще хочется, но сдерживаемся.