Быть родителем нового ребенка

В этом мире они новички. Вы можете за ними присматривать, чтобы они не сва­лились в канаву, — но не обязательно их по­рабощать только для того, чтобы уберечь от канавы... Если есть только две возможности, тогда я выбираю канаву. По крайней мере, свалившись в канаву, они чему-то научатся. Они узнают, что такое канава; они научатся больше в нее не падать. Но рабство на всю жизнь, опека на всю жизнь лишает их спо­собности учиться.

Когда ребенок идет в школу, он должен получить начальное образование. Вот что я понимаю под начальным образованием: один международный язык — чтобы соз­дать единый мир, — родной язык и «три г»: чтение, арифметика, письмо[**]. Должно быть, вы обращали внимание на то, какой у боль­шинства людей отвратительный почерк. Причина этого в том, что никто не уделя­ет внимания письму. А почерк человека — это его подпись: в почерке отражается вся его личность; есть ли в нем ритм, артистич­ность?.. Письмо должно быть искусством, как рисунок или живопись.

Таким должно быть начальное обра­зование. А когда начальное образование получено, учителя, психоаналитики, пси­хологи должны постоянно изучать детей и их потенциал. Можно разработать те­сты, которые будут показывать, что че­ловек может стать великим музыкантом, или художником, или поэтом, или ученым. Но в нашем мире все перевернуто вверх дном: художник шьет обувь; а тот, кто был создан, чтобы шить, пишет картины. Есте­ственно, если посмотреть на такую карти­ну, она покажется безумием — и неуди­вительно! Каждый находится не на своем месте. Это такая путаница!

Я вспомнил об одном знаменитом хи­рурге... Он был лучшим хирургом страны, очень уважаемым; он был лауреатом Нобе­левской премии — и он уходил на пенсию. Ему было почти семьдесят пять лет, но ни один молодой человек не мог сравниться с ним в хирургическом мастерстве. Даже в семьдесят пять лет его руки не дрожа­ли. Его специальность была нейрохирур­гия. В вашей черепной коробке семь мил­лионов нервных волокон, — можете себе представить, насколько они малы, — и ког­да хирург пытается удалить определенные нервы, есть опасность перерезать соседние, которые совсем рядом; так что рука должна быть твердой.

В свои семьдесят пять он все еще был прекрасным хирургом, и, когда он уходил на пенсию, коллеги устроили для него про­щальный банкет. Они танцевали, пели, но он сидел в уголке, грустный, со слезами на глазах. Кто-то из его друзей подошел к нему и спросил: