|
– Верно – правило, обычай, – продолжал Шичко, – скажу вам больше: вы запрограммированы на винопитие. Самой жизнью, всем объемом жизненных впечатлений. Вы были младенцем, а уже видели, как пьет кто-то из ваших близких. Вы видели свадьбы, похороны... Везде пили. И так каждому из нас закладывалась программа. Ритуал, как перфокарта, – у нас в сознании. Умом я понимал правоту рассуждений Геннадия Андреевича, а сердце протестовало. Все-таки содержалось что-то обидное, унижающее во всем, что говорилось о моей психологии, о сознании, внутреннем мире – о том, что составляло главную суть моего «я», чем втайне я дорожил и что свято хранил от всяких внешних вторжений. Наступила пауза – долгая, неловкая. Все думали о природе винопитий, казавшихся невинными нам всем, в том числе и Федору Григорьевичу... Да, мы пили, но так немного, что считали себя непьющими. Люция Павловна, наклонившись ко мне, проговорила: – А вы попробуйте совсем не пить. Совсем-совсем. Ну, вот как мы. – Взглядом она указала на графины и графинчики с соками, стоявшими на столе. – Ведь это же свобода, это – независимость. Полезно и красиво. В разговор вновь вступил Геннадий Андреевич: – Наконец, исполните долг гражданина. – Каким образом? – не понял я. – Послужите примером для других. Глядя на вас, и близкие ваши, и друзья задумаются. А, может, и совсем перестанут пить. Мне, естественно, хотелось проявить по отношению к хозяевам и, особенно, к хозяйке, деликатность: – Да, да, конечно, я попробую... – Вы обещайте! Это очень важно, если вы сейчас же, вот здесь, скажете нам: пить не стану. Ни капли. Никогда! – Разумеется. Я, пожалуйста, если хотите... – Очень, очень я этого хочу – чтобы вы не пили. И он вот, ваш друг Федор Григорьевич, и жена ваша Надежда Николаевна – все мы очень хотим... Ведь вы литератор, пишете книги, статьи, учите других не пить, а сами хоть и понемногу, но позволяете... И я сказал: – Обещаю вам – пить больше не буду. – Совсем ? – Да, совсем. Ни капли. Никогда! На обратном пути мы некоторое время ехали молча. На этот раз наш путь лежал по проспекту Смирнова, пересекал Черную речку, печально знаменитую дуэлью, во время которой был смертельно ранен Пушкин. Вечерний Ленинград, отражаясь то в водах Черной речки, то Большой, то Малой Невки, стелил тысячи огней, и чудилось, что небо поменялось местами с землей и звезды летели нам под колеса. Я думал о своем обещании не пить – никогда и ни капли! – временами жалел, что лишил себя удовольствия изредка в кругу друзей поднять рюмку с хорошим вином, являлись дерзкие мысли нынче же нарушить клятву, но, украдкой поглядывая на свою жену, на Углова и Эмилию Викторовну, понимал, что нарушить слово свое не могу и что не пить вовсе – это теперь моя судьба, мой новый стиль застолий. — 94 —
|