Если вы видели какую-нибудь страну, то вас могут потом разрезать на куски, но вы никогда не скажете самому себе, что не видели ее. Физическим насилием вы можете быть принуждены сказать это вслух, но сами будете знать, что это неправда. Совершенно также, если вы раз видели Бога и узнали религию более ясно, чем теперь видите внешний мир, ничто не будет в состоянии поколебать вашу веру. Тогда вы начнете верить. Это то, что разумеется в словах Евангелия: "Вера похожа на горчичное зерно". Тогда впервые вы познаете истину, так как сами станете истиной. Теперь возникает вопрос: Да может ли быть такое восприятие? – Вот самое существенное требование Веданты: "Осуществляйте религию. Не толкуйте о ней! Ее нужно видеть! Видеть собственными глазами, как бы это ни было трудно". "Он, древний Единый, скрылся в атоме и обитает в самых сокровенных тайниках каждого человеческого сердца! Мудрецы видели Его силой внутреннего зрения, и при этом становились выше всякой радости и всякого страдания, выше того, что мы называем добродетелью и того, что называется пороком, выше наших добра и зла, бытия и небытия. Так как тот, кто видит Его, познает Действительность". Что же тогда представляет собой идея о небе? – Это идея о счастье минус несчастье. Другими словами, то, чего мы желаем на небе, это все радости этой жизни без ее горя. Без сомнения, эта идея очень хороша; она приходит совершенно естественно, но представлять себе такое состояние – большое заблуждение, так как не может быть такой вещи, как абсолютное благо, ни такой, как абсолютное горе. Все вы слышали о том римском богаче, который, узнав, что у него осталось только около миллиона фунтов стерлингов, сказал: "Что же я буду делать завтра?" – и лишил себя жизни. Миллион фунтов был бедностью для него, но не для вас и не для меня. Для нас его было бы более чем достаточно на всю нашу жизнь. Что такое радость и что такое печаль? Это величины, постоянно уменьшающиеся и исчезающие. В детстве я думал, что для меня было бы верхом счастья стать извозчиком и постоянно ездить. Теперь я не думаю этого. Все мы должны стараться понять, какое наслаждение нам особенно дорого. Оно должно быть одним из последних заблуждений, от которых нам следует освободиться. Удовольствия каждого различны. Я видел человека, который был несчастен, пока не проглатывал порции опиума. Вероятно он думал и о небе, в котором почва состоит из опиума. Для меня это было бы очень плохое небо. В Арабской поэзии мы постоянно читаем о небесах, полных садов с текущими в них реками. Я большую часть жизни прожил в стране, где воды слишком много. Каждый год несколько деревень и тысячи жизней становятся ее жертвами: и в моем небе не было бы садов с протекающими по ним реками. У меня оно было бы сухой страной, в которой выпадает очень мало дождя. Даже в течение одной жизни понятие человека об удовольствии постоянно меняется. Когда молодой человек мечтает о небе, он думает о прекрасной жене. Дайте ему постареть, и он не пожелает жены. Мы создаем себе небо из наших потребностей, и с изменением последних меняется и наше небо. Если наше небо – такое место, где усилены все чувственные наслаждения, – небо, особенно желаемое теми, для кого эти чувственные наслаждения составляют самую цель существования, – мы не подвигаемся вперед. Немножко слез, немножко танцев и затем умереть, как собака? Какое проклятие вы призываете на голову человечества, когда говорите, что мы должны жаждать такого положения вещей! А между тем это именно то, что вы делаете, когда кричите о радостях этого мира, так как не знаете, что такое истинное наслаждение. — 84 —
|