Селестинские пророчества

— Знаешь, а не кажется тебе всё это слишком уж замысловатым для Рукописи, написанной за шесть веков до нашей эры?

— Согласна, — ответила она. — Я сама об этом заговорила. Но священник заверил меня, что ученые, которые первыми переводили Рукопись, нимало не сомневались в ее подлинности. Дело в том, что она написана на арамейском, как и большинство книг Ветхого Завета,

— Арамейский в Южной Америке? Как же он проник туда за шестьсот лет до Рождества Христова?

— А вот этого священник не знал.

— А церковь как относится к Рукописи? Признает?

— Нет. Он говорил, что большинство духовенства изо всех сил старается замолчать или запретить Рукопись. По­этому, он и отказался назвать мне свое имя. Очевидно, разговор со мной представлял для него немалую опасность.

— А почему большая часть духовенства настроена против Рукописи, он объяснил?

— Объяснил. Она заставляет усомниться в полноте религии.

— Каким образом?

— Я не совсем поняла. Он мало говорил об этом. Очевидно, дальнейшие откровения развивают и дополняют некоторые традиционные представления, а это пугает церковных пастырей. Они считают, что их представления в дополнени­ях не нуждаются.

— Вот оно что!

— Сам-то он считает, — продолжала Чарлина, — что Рукопись ничуть не противоречит церковным основам. Скорее, она проясняет то, что подразумевают духовные истины. Он уверен, что пастыри церкви убедились бы в этом, если бы вспомнили, что жизнь — великая тайна, и испытали бы последующие откровения.

— А сказал он тебе, сколько всего этих откровений?

— Нет. Он только упомянул Второе. Он сказал, что оно объясняет события недавней истории и уточняет смысл пре­ображения.

— А подробнее он не говорил?

— Нет, не успел. Он сказал, что ему надо идти, что у него дело. Мы договорились встретиться у него дома через не­сколько часов. Когда я пришла, он еще не вернулся. Я про­сидела там три часа, но так его и не дождалась. В конце кон­цов, мне пришлось уйти, чтобы не опоздать на самолет.

— И что же, ты так и не говорила с ним больше?

— Нет. Мы больше не виделись.

— А официальные инстанции не подтвердили существования Рукописи?

— Нет.

— И когда это всё было?

— Около полутора месяцев назад.

Несколько минут мы ели в молчании. Наконец Чарлина подняла глаза и спросила:

— Ну, так что ты об этом думаешь?

— Не знаю, что и думать, — честно ответил я. Мне трудно было поверить в то, что люди могут радикально изменить­ся. С другой стороны, меня потрясла мысль, что может существовать Рукопись, толкующая о таких вещах.