|
Мы знаем, как противоречиво складываются чувства и желания человека, основанные на первых младенческих представлениях. Иной раз страх, связанный с желанием, не гасит его, а, напротив, усиливает. Происходит как бы борьба за объект устрашения, который могут отнять. И временная победа над этим объектом увеличивает торжество победителя. Однако окончательная победа остается за страхом. И механизм этой победы иной раз основан на ослаблении контроля. Науке известно, что кора мозга, ослабляя свой контроль (в силу утомления, болезни, старости), позволяет вновь возникнуть оттесненным животным и младенческим силам.[5] Переутомленный, ослабленный болезнью, мозг Гоголя (вернее, кора мозга) перестал контролировать даже в той неполной степени, в какой этот контроль осуществлялся в молодые годы. И вот мы видим трагические сцены голодовки, видим неосознанный страх, который постоянно присутствовал к еде. Младенческие представления и животные силы, не контролируемые сознанием, одержали верх. Однако условные нервные связи соединяли с опасностью не только еду, женщину, мать. Они соединяли еще целый ряд объектов - дом, ночь, кровать. И в силу этого "опасности" возникали на каждом шагу. И борьба с этими "опасностями" была тягостной, непосильной. Можно было спасаться только бегством. Только бегство разрывало эти связи, избавляло от "опасностей". Именно бегство характеризует поведение Гоголя. Только садясь в экипаж, он чувствовал освобождение, отдых, здоровье. Сколько раз он писал, как исцелила его дорога. По словам Смирновой (1840 год), "Боткин усадил полумертвого Гоголя в дилижанс…" Далее Гоголь сообщает о себе: "Добравшись до Триеста, я себя почувствовал лучше. Дорога - мое единственное лекарство - оказала и на этот раз свое действие…" Еще бы, дорога уводила его от опасностей. Неосознанный страх покидал его. Вот что служило исцелением… Но это было временным исцелением. Та же дорога вновь вела его к женщинам, к еде, к лечению, за которым следовало здоровье, а за здоровьем - еще большие "опасности", еще большая возможность встретиться с тем, что его страшило. Положение было "безвыходным", ибо даже болезнь не служила облегчением. Ведь болезнь связана с постелью, с кроватью. А кровать была условно "связана" с той тягостной драмой, которая когда-то разыгралась в младенческом возрасте. Интересно отметить, что многие из биографов и мемуаристов заметили странное отношение Гоголя к кровати. На кровать он почти не ложился, хотя кровать и стояла в комнате. И даже на диван он не всегда ложился. Он предпочитал дремать, сидя в кресле. — 49 —
|