|
Все, кроме двух человек, приняли вздыбившуюся соломинку, цепко обхватив её дрожащими усталыми лапками. Хотя – такое трудно не заметить! – никто в глубине души «психологическому» вздору не поверил. ………. С семьёй и двумя недрогнувшими я переселился – почти на год – в полузаброшенную лесную деревеньку, в пустующий, не слишком пригодный для жилья, дом. Черноярцев в тех местах не показался ни разу. Для него это был трудный год, год многих отяжелений и малого солнца. Мне с трудом удавался контакт с ним. Нередко, - часто! – контакт обрывался, резко, можно даже сказать – срезался, и срез был чистый, гладкий… А иногда, вместо общения с Мишей, - меня попросту заносило в куда-то непонятное: тоннели… красивые низкорослые люди… озёра с фосфоресцирующим чем-то… странные животные… огромные дрожащие кристаллы… «Вот ведь, - думалось, - эк его носит то и дело, неугомонного!.. Может – помощь какая нужна, да ведь – не попросит, не скажет…» Как только у меня удавалось почувствовать Мишу, - я благословлял его и желал Доброго ПУТИ. Идущий по тропке ОЭМНИ – ни с кем не враждует, всему – в надежду. …Но как объяснить, не предложив ощутить собственным хребтом, какова тяжесть груза на плечах идущего?.. Редко кто предложит помощь (Фи – тяжести таскать! …Куда там! – подавай героизм: чтоб меч-кладенец сверкал, чтоб белый конь под седалищем выплясывал, и – конечно! – аплодисменты с облаков…). А тяжесть великая, несомая почти в-одиночку, часто оборачивается великой болью. И я знаю, – знаю! – хватало, хватало боли в жизни букетика-Миши… боли пронзительной и боли глухой, боли – раскрашенной всевозможными красками, и боли – обесцвеченной, до полной истёртости, до расплыва… «Эй, Миша, отзовись…!» ………. Мы вернулись в Тулу. У нас появился свой собственный – маленький и невероятно родной – Домик. Домик стоял почти у самого края огромного городского пустыря, который был вовсе и не пустырём, - вовсе! – а: сердцем ГОРОДА, Долиной Тёплых Туманов. И именно там, в Долине, я наконец-то встретился со старым Ткачом после долгого напряжённо-тягостного перерыва. Миша недужил, - его здорово потрепало. Теперь он не производил впечатления сорока-пятидесятилетнего мужчины: все его сто с лишним лет – и ещё столько же – были при нём. Ввалившиеся потускневшие глаза, рытвины морщин… — 72 —
|