|
Я до вечера проревела. Без остановки, как из дырявой тучи: кап… кап… кап… Ни лес не слышала, ни себя. …А вечером она вернулась. «Собаченька, милая, - шептала я ей, - не уходи, пожалуйста… Больше не уходи, пожалуйста! Не бросай меня…» Жмусь к ней, ласкаю. И она жмётся, поскуливает, дрожит вся. Осталась. Если и отбежит – то совсем ненадолго, к роднику, и – сразу назад. Так всю эту неделю мы вместе и провели. Рядышком. …Ты представляешь, даже когда дождь был – ливень! – она не уходила; мне-то из круга – куда? а подруженька моя и под деревце не отбегала, нет: всё – рядом со мной… …В конце недели, днём, я проснулась от того, что собака надрывно скулила. Вскакиваю. Смотрю: большая смоляная ворона расхаживает по внешней границе круга. Важная ворона: шаг упругий, крылья за спиной, голова поднята высоко… Ну прямо председатель колхоза, а не птица! Ходит, поглядывает на нас, молчит. Чувствую, подруженька моя перепугалась очень: скулит, притискивается… причём притискивается так, что будто бы закрывает меня от этой птицы. Я пригляделась к вороне попристальнее: странная птица… большая чересчур… странная. Глаза – никогда не видела у птиц таких глаз – как два маленьких глубоких озера, бездонных озера… и – блики, зелёные рассыпчатые блики… Жуть! Только я успела это разглядеть, - как ворона зашагнула внутрь круга и медленно направилась к нам. Я вскакиваю, собака визжит… а рядом с нами, согнувшись, стоит Миша и хохочет, хлопая себя по коленкам. - Ну, девочки, - хохочет, - ну, молодцы! Сразу раскусили дядю-птичку! - Миша… - обрадовалась, конечно, но и рассердилась тоже, - я же испугалась… зачем ты так? - А не пугайся, - говорит. – Чего пугаться-то? Вот если бы у вороны был автомат и пулемётные ленты крест на крест, - тогда другое дело! А так… Он уселся на траву, достал из непонятно откуда взявшейся сумки огромный сырный шар и разломил пополам – мне и собаке. Та взяла сразу; не боялась больше, вся – доверие. Мы кушали сыр, а Миша смотрел на нас – ласково так – и тихонько напевал. - С повстречаньицем, Натонька! Что решила? — 128 —
|