Ключи к смыслу жизни

Петр Демьянович Успенский, вспоминая о своей юности, почему-то очень точно определил мои тогдашние чувства. Они относились, правда, к несколько другой литературе, которая но­сила другие названия, но нацелена была туда же, куда-то в глуби­ну мира — на поиск моего собственного Мефистофеля. Я тогда еще не смел называть это гениальностью.

Наука, религия, мистицизм, магия и поэзия рождаются из одного и того же ощущения Вселенной.

Это ощущение своеобразного, неожиданно возникающего чув­ства осмысленности бытия, которое иногда охватывает нас с вами как воспоминание о какой-то более важной или лучшей жизни. Это осознание ее бытия.

Это чувство осмысленности иногда охватывает людей случай­но, подобно тому, как ваш приемник вдруг может «самостоятель­но» переключиться на какую-нибудь неизвестную радиостанцию.

Именно это чувство наполненности бытия смыслом мы назы­ваем радостью... и только его.

Гений — это человек, который пытается вызвать в себе эти мо­менты и называет их вдохновением, инсайдом или прорывом к творчеству. Гений чувствует, что мы отрезаны от этого внутренне­го потока смыслов толстой бетонной стеной.

Он пытается преодолеть эту стену, часто тратя на это, как мы уже многократно упоминали, колоссальные физические усилия, и иногда стена эта исчезает, и тогда нас охватывает ощущение ин­тереса. Мы чувствуем бесконечный интерес к вещам и людям, которые находятся рядом, бесконечный интерес к миру, оплодот­воренному разумом и смыслом.

Я убегал на луговой откос,

Такая грусть меня обуревала!

Я плакал, упиваясь счастьем слез,

И мир во мне рождался небывалый.

С тех пор в душе со светлым воскресеньем

Связалось все, что чисто и светло.

Оно мне веянием своим весенним

С собой покончить ныне не дало.

Я возвращен земле. Благодаренье

За это вам, святые песнопенья.

Так это невероятное чувство появлялось у Фауста, когда он слы­шал, как «поцелуй в ночной тиши субботней», звук колоколов... Каждому из нас знакомо это чувство. Очень важно вспомнить по­добные моменты прорыва к чувству осмысленности мира.

Животное, наверное, считает мир осмысленным, когда может выполнять свою инстинктивную программу жизни. Если какая-то сила сделает выполнение этой программы невозможным, то животное погибнет.

Наверное, не стоит удивляться количеству бессмысленных жертв в истории человечества. Куда деть силу жизни зверю, за­бывшему свое инстинктивное предназначение?

Для того чтобы пробить бетонную стену, вспомнить что-то, что хранится в глубине бессознательного, Рихард Вагнер проделывал одно из наших с вами упражнений. Он раскладывал на стульях кусочки яркой шелковой материи, периодически ощупывал их, общаясь с ними как с живыми существами. Фридрих Шиллер во время того, что он называл «приступами творчества», клал на стол, щупал и нюхал гнилые яблоки. Йозеф Гайдн возбуждал себя блестящим предметом, рассматривая алмаз на кольце собствен­ного пальца. Без этого кольца музыка к нему не приходила. Вик­тор Гюго не мог работать, когда перед ним не стояла бронзовая фигурка собачки. Пушкин любил писать, лежа на своей любимой кушетке. Вальтер Скотт предпочитал работать в окружении де­тей, играющих в шумные игры. Этот список можно продолжать до бесконечности.