|
Хари Гири Баба подошел ко мне, и я ему поклонился. Я очень любил Хари Гири Бабу, и он тоже любил меня. Я сказал: «Баба, все у меня плохо. Состояние у меня нехорошее». Он сказал: «Я знаю. Дай мне две рупии, и я скажу тебе что-то». Я знал, как он любит шутить. Когда бы он ни приходил, и ты спрашивал его о чем-то, он требовал деньги. Даже сейчас он их попросил. Я дал ему две рупии. Он сказал мне на маратхи: «О Император, ты в хорошем состоянии. Все у тебя будет очень хорошо. Ты станешь богом. У тебя исцеляющая лихорадка. Через контакт с ней множество людей исцелится от болезней и страданий. Ты встретишь много людей». Он сказал это и пошел. Я прошел вместе с ним какое-то расстояние, и он сказал: «Иди, иди. Тебе надо идти, чтобы прийти снова. Не бойся». И он ушел. Люди, стоявшие неподалеку, забегали и закричали: «Хари Гири Баба приехал». Я вернулся обратно и сел на качели. Как только я вспомнил свое утреннее вожделение, и то, как я превратился во льва, ко мне вернулось смятение ума. Оно постоянно нарастало, так как по своей природе ум становится тем, о чем он постоянно думает. Не важно, на чем задерживается ум, он все равно отождествляется с этим и приобретает саму сущность этого. Я очень люблк этот стих: джо мана нарики ора нихарата тау мана хотахи тахики рупа джо мана кахусу кродха карай пуни тау мана хаи табахи тадарупа джо мана маяхи мая ратаи ниша тау мана будата маяке купа сундара джо мана брахма вичарата тау мана хотахи брахмасварупа Ум, поглощенный день и ночь женщинами, приобретает природу женщины, Ум, постоянно злой, горит в огне злости, Ум, постоянно думающий о майе, погрязает в яме майи, О Сундар, ум, постоянно пребывающий в Брахмане, в конечном счете становится Им. Вот что говорит великий поклонник Истины, поэт-святог Сундардас, и это абсолютно верно. Эти две великие иллюзии сексуальное возбуждение и крийя льва, полностью заняли мог ум. В Еоле я жил достойно уважения долгое время. Я был человеком, который уважал сам себя. «Зачем, — думал я, — людям знат! это? Я лучше уйду глубоко в джунгли, где меня никто не знает» Поэтому я решил уйти немедленно. Я встал, прижал к своем} сердцу фотографию моего возлюбленного Гурудэва, которому ? обычно поклонялся, и сказал: «Прости меня. Что еще я могу сделать? Ты даешь все, но мне не везет». Я поклонился ему несколько раз и поставил фотографию на место. Я посмотрел на свок хижину и сказал: «Милая хижина, я не знаю, когда я тебя увиж\ снова. Долгое время ты приносила мне столько радости. Я кланяюсь тебе». Я дотронулся до качелей и поклонился им тоже. Я обнял моего дорогого друга, манговое дерево, и сказал: «Я провел много дней в твоей тени. Что еще я могу сделать? Я беспомощен. Теперь я вынужден покинуть тебя и уйти». Я вошел внутр! хижины, снял свои оранжевые одежды и свернул их в узел, который я повесил высоко на манговом дереве, ибо я чувствовал, что не должен делать того, что может опозорить дхарму санньясы. Долгое время после этого я носил только белое. Я оставил дверь хижины открытой. На мне была набедренная повязка, шаль на плечах, а в руке я нес чашку для воды. Никому не сказав ни слова, я направился на восток. Пройдя немного, я остановился, чтобы взглянуть на свою хижину, прежде чем она скроется из виду. Я еще раз ей поклонился. Ум мой был наполнен болью и угрызениями совести. Я снова тронулся к холмам, к цепи Сахьядри, и оказался прямо среди них. Я хотел уйти далеко. После всего этого не имело значения, где упадет мое тело. — 74 —
|