|
Как я уже говорила, шрамы начали разглаживаться в первые же месяцы занятий (см. главу «Не боги горшки обжигают»). Под ними я обнаружила углубления, как-будто там не хватало мышечной ткани. На поврежденном плече, которое и теперь болело больше всего, под шрамом сразу прощупывалась кость, мышц как будто не было. Однако, через год моих занятий «ямы» заросли почти полностью, а на плече появились мышцы. Я даже могла несколько раз отжаться от пола. Хотя руки в правосторонней скрутке под ногой еще не соединялись, но плечи, поболев немного, стали щелкать и раскрываться. Через год после аварии маме стало плохо в командировке в Одессе (тоже Украина!), отказали ноги. Ее привезли домой на носилках. Она не ходила несколько месяцев. Потом, через пару месяцев, было кратковременное улучшение. Она приехала из Ростовской больницы сама с палочкой. Но затем снова ей стало плохо и все способы лечения, в том числе самые современные и дорогостоящие уже не помогли. Так она больше и не вернулась к нормальной жизни. Я почему-то очень долго верила, что она выздоровеет. Как маленький ребенок не верит в смерть, так я лет до 12 не верила, что моя мать никогда не поправится. И когда отец после нескольких лет, проведенных в попытках жить то вместе, то отдельно, скандалов и слез, наконец, развелся с ней и уехал в Таганрог, я осталась один на один со своей детской бедой, я все равно не верила, что это навсегда. Лишь долгие годы непрерывной борьбы за свое право остаться ребенком и радоваться жизни, как когда-то в дошкольном детстве, привели меня к страшному пониманию, что мир не таков, каким мы хотели бы его видеть. Мне пришлось перенести весь ужас и безысходность существования рядом с парализованным человеком, который на твоих глазах превращается в жестокого деспота, защищающего остаток того, что когда-то было его жизнью и свободой. Когда рушится детский мир, состоящий из внутреннего знания о бессмертии, реинкарнациях, самоисцелении, добре и любви, мы приходим во взрослый мир с иными законами и средствами выживания, которые предлагает нам социум. Поэтому изломы детской психики называют переходным возрастом и все также безуспешно пытаются смягчить. Мы, взрослые, живем в глупой, но, наверное, неизбежной самонадеянности, потому что кроме этого средства нам ничего не дают. Детские воспоминания о настоящем знании давно утрачены. Не имея реального средства спасения, мы стараемся не думать о «плохом», потому что так легче. И это понятно, ведь невозможно жить постоянно с мыслями о болезни, тем более, неизлечимой. — 64 —
|