|
Когда нож уже наверно в трёхсотый раз перекочевал из рук в руки. Учитель привлёк наше внимание двумя хлопками ладоней. Серией красивых жестов, Ли дал нам понять, что пора заканчивать тренировку и отправляться спать. ГЛАВА 11 Даже не помню, почему у нас зашёл разговор о лжи, намеренной и непреднамеренной. С детства я усвоил, что говорить правду—хорошо, а лгать—плохо. Не могу утверждать, что всегда и во всём был безупречно честным, но старался лгать лишь тогда, когда этого настоятельно требовали обстоятельства. До встречи с Ли я всегда чётко различал чёрное и белое, истину и ложь. Несколько месяцев общения с Учителем настолько разрушили моё привычное представление о мире, о добре и зле, о правде и лжи, что я просто перестал размышлять о моральности или аморальности, верности или ошибочности поступков Ли и о том. правильные или неправильные решения я принимал, действуя в соответствии с тем, что я считал целесообразным с точки зрения “Спокойных". Однажды Учитель сказал мне: —Человеку не дано познать объективную истину, можно лишь приблизиться к ней. Истина всегда субъективна. Для каждого человека существует своя правда, правда, которая ему приятна, которую он может понять и которая близка его мировоззрению. Говорить человеку другую правду—это преступление против него, преступление против правды, которую ты говоришь, и против людей, являющихся носителями другой правды. Поэтому последователь “Спокойных” никогда ни с кем не спорит. Он либо учит тех. кто достоин его учения, либо соглашается с теми, кто стоит на своём. Сначала я воспринял эту идею только на интеллектуальном уровне, но с течением времени я прочувствовал, как глубоко она проникла в меня, в корне изменив мою жизнь. В первую очередь меня оставила присущая юности самоуверенность, когда я с полной убеждённостью в своей правоте мог дать ответ на любые житейские вопросы. Я начал задумываться, прикидывая, какой ответ мог бы дать человек с другим жизненным опытом, с другим складом ума. И тогда, к моему ужасу, я до некоторой степени потерял способность с уверенностью утверждать, что есть чёрное, а что белое. Кажется, я уже упоминал, что мечтой моего детства было стать разведчиком и, подобно Абелю, отдать жизнь служению родной стране. Но только сейчас я начал задумываться над тем, что наших шпионов мы называем благородным словом “разведчик”, а западных разведчиков—более уничижительным словом “шпион”. Светлые идеалы детства разрушились под напором реальной жизни. Слово “справедливость” потеряло свой смысл. На мои прежние понятия о справедливости я с той же степенью достоверности мог привести контраргументы, обращающие справедливое решение в его противоположность. — 158 —
|