|
Есть настоящая ирония в том, что большинство учебников склонны связывать «бегство от субъективности», произошедшее в психологии в 1920-х гг., именно с Вюрцбургским спором. Во-первых, это была эпоха введения принципов неопределенности и дополнительности в ту самую физику, которой, как считалось, старается подражать психология — в физику, на которую, как мы уже видели, повлияло не что иное, как идеи Джемса о сознании. Иными словами, тот факт, что попытка изучать что-либо с необходимостью изменяет изучаемый объект (интроспективно наблюдаемое сознание, субатомную частицу) и что предмет изучения должен пониматься одновременно более чем с одной теоретической точки зрения (мысль как высказывание, мысль как игра образов; свет как волна, свет как частица), больше не мог считаться научным недостатком. Во-вторых, для самой психологии, помимо того, что дальнейшие исследования научения животных закончилось полным разногласием мнений, еще большая ирония состоит в том, что стандартные резюме учебников ошибаются: обе эти лаборатории использовали разные методы. В Вюрцбурге наблюдали сознание в процессе сложного решения проблем в относительно естественных условиях: «Назовите более широкую категорию для кита», «Может ли какое-либо открытие опровергнуть атомную теорию физики?». С другой стороны, в Корнелле исследования Хелен Кларке (Clarke, 1911) и Эдмунда Джекобсона (Jacobson, 1911b) основывались на упрощенных задачах семантического распознавания (слов и букв). В этих исследованиях готовое опознание преднамеренно задерживалось или нарушалось посредством вербального насыщения (Джейкобсон) или предъявления испытуемым тактильно воспринимаемых буквенных форм (Кларке), так что обычно маскируемые чувственно-образные процессы могли проявляться в текущем осознании. Каки- Синестезия 229 зе (Kakise, 1911) даже сумел получить от одних и тех же наблюдателей оба вида отчетов. Неосязаемое знание появлялось, когда наблюдатели занимали более активную, прагматичную позицию, тогда как образные фрагменты преобладали при более пассивной, отстраненной позиции, которую и Тиченер (1912) и Спирман (Spearman, 1923) считали необходимой для систематической интроспекции. Считавшаяся опустошительной критика со стороны функционализма (Humphrey, 1951) сводилась к тому, что в этих исследованиях на основе одних только описаний игры образов было невозможно определить, каков их явный смысл — в результате чего подобные состояния оказывались не имеющим отношения к делу побочным продуктом — «высекаемыми искрами» (Вудворт) или «пустой игрой ума» (Виттгенштейн). Но в действительности, среди интроспекционистов, работавших с Тиченером, они были источником немалой гордости. Это было то, чего они искали. Это показывало, что они воистину избежали «стимульной ошибки» и описали текущее сознание само по себе и независимо от того, к чему оно относилось в мире. В протоколах Вюрцбургской лаборатории тоже было много игры образов, которую они оставляли без внимания вследствие ее явной бесполезности. Действительно, трудно вывести из предполагаемых образных средств мышления в протоколах Кларке (1911), к каким отношениям и мыслям могут «относиться» эти состояния. Например, невозможно догадаться, что «кинестетические ощущения в задней части рта», «комплекс ощущений в области темени», и «зрительный образ идущих людей» могли означать «сознание "я"», «отношение интереса и удивления» и слово «индивидуумы». Между этими состояниями и тем, к чему они относятся, можно усмотреть метафорические связи и ассоциативные аллюзии, но, безусловно, только post hoc. С точки зрения модели исследуемой снежинки, тающей в руке ученого, о которой говорил Джемс, это действительно не столько функциональные мысли, сколько модально-специфические «образные мазки». Однако возражение Тиченера, что такие чувственно-образные «отражения» или «высекаемые искры», тем не менее свидетельствуют об обычно бессознательных процессах мышления, не было опровергнуто. — 158 —
|