|
Вероятно, вполне справедливо, что первые, менее строгие исследования знаковых способностей у высших приматов вызывают такую суровую критику — хотя, как мы увидим, и не до такой степени, чтобы осуждать их как «псевдонауку», что делается в некоторых интеллектуальных кругах. Слишком легко использовать такой эпитет применительно к работе, которая подрывает основные устои и потому, возможно, действительно приведет к новому прорыву. Ранние исследования в этой области, как правило, сосредоточивались на наблюдаемых случаях новизны в употреблении знаков, как, например, когда одна самка шимпанзе описывала свое первое знакомство с арбузами фразой «сахарное питье», в которой сочетались отдельные знаки, которые она никогда раньше не употребляла вместе. Однако, как указывают Сейденберг и Петитто (Seidenberg & Petitto, 1978), такое новое употребление знаков, хотя и явно наводит на размышления, однако не поддается точной оценке, поскольку не были представлены полные протоколы поведения, необходимые для суждения о возможности случайного возникновения подобных сочетаний. На самом деле оказывается, что оригинальные записи поведения содержат длинные последовательности сочетаний и дублирований знаков, не поддающихся интерпретации, и многие из жестов рук обезьян было просто невозможно расшифровать. Вдобавок, в большинстве ранних исследований фиксировалось только спонтанное порождение знаком, а не менее неопределенное поведенческое выполнение знаковых команд экспериментатора. Поэтому многим казалось, что полученные резуль- Сознание животных 183 таты объясняются каким-то сочетанием ассоциативного научения и стратегии продолжения использования жестов, пока экспериментатор выражает удовлетворение. Террэйс (Terrace, 1985) также обращает внимание на отсутствие в этой работе 6 какого-либо фиксированного синтаксиса или порядка знаков, наряду с явным отсутствием у шимпанзе форм поведения «указывания» и «разделяемого внимания», судя по всему, составляющих «формы жизни», из которых возникают символические познавательные способности в человеческом младенчестве. Для шимпанзе от природы характерны жадность и соперничество в отношении интересующих их объектов, так что «указывание» могло бы привести лишь к потере потенциально желаемого объекта. Однако более недавние исследования Сьюзен Сэвидж-Рамбо с коллегами (Savage-Rumbaugh et al., 1983, 1986, 1988) и Дэвида Премака (Premack, 1978, 1983) примечательны устранением таких затруднений. В этих исследованиях тестирование основывается на поведении шимпанзе в ответ на знаковые команды экспериментатора (как обычные, так и новые), а не на свободном порождении знаков, и включает в себя предварительное обучение указыванию, разделению и совместному отнесению. Например, Сэвидж-Рамбо (1983) разработала парадигму, в которой от шимпанзе, находящегося в одной комнате, требовалось, основываясь на знаковой коммуникации, предоставить шимпанзе, находящемуся в другой комнате, орудие, с помощью которого тот мог добыть спрятанную пищу и затем разделить ее с первым шимпанзе. Тем временем Премак описал одновременное возникновение у шимпанзе, использующих знаки, указующего поведения, обмана и символических категорий «долженствования» или «обязанности». Шимпанзе были отделены проволочной сеткой от спрятанной пищи, примерное местонахождение которой им было известно. Они могли общаться с отдельными экспериментаторами, ищущими пищу, только если у них развивалась способность указывать. В предыдущих ситуациях один из экспериментаторов всегда делился пищей, тогда как другой никогда этого не делал. «Хороший» экспериментатор вызывал спонтанное и точное указывание, а «плохого» экспериментатора постоянно обманывали. Сходным образом, этим шимпанзе показывали видеозаписи «хорошего» и «плохого» экспериментаторов, пытавшихся решать различные физические проблемы — в том числе — 129 —
|