|
Даже оттенки голосов к Дионисию и Борису различны. К Борису очень доверчив, прост и серьезен. Нигде ни одного сюсюка. Просто и внимательно слушает владыку. Очень-очень достойно. Не лезть к ним. Пусть они ко мне». ЦАРЬ разговаривал со своими боярами, сподвижниками и слугами, умея находить к каждому свой подход и свою манеру разговора, нигде не теряя достоинства владыки. И далее: «С Петровичем (Клешниным) просто, по-своему, грубо. Дядька». Рядом с нападками Клешнина на Нагих и Шуйских помета: «Стыдно за него, ах, как стыдно, поэтому впроброс» («Негоже ты, Петрович, говоришь. Они дядья царевичу, Петрович!» и «Полно, полно! Мне Митя брат, ему ж дядья Нагие, так ты при мне порочить их не смей!»). Нестерпимый «стыд за другого», заставлявший страдать Мышкина, живет и в Федоре. Больше всего он боится в чем-то показать свое превосходство над собеседником. Не учить, не укорять, не возвышаться над рядом стоящим, но умалить себя, чтобы не смущать людей рядом — постоянное внутреннее движение Федора. Сцена с Шуйским сопровождена редкой у Смоктуновского пометкой: «Шуйский необходим российскому государству! Вместо князя Ивана Петровича — Евгений Валерьевич (Евгений Самойлов. — О.Е.). Наивнее!!! Доверчивее!!! Любит его, хотя это и Самойлов!» Тут ироническое сближение-разведение актера и образа: чувств Федора и самого артиста. Два плана действия: пьесы и сцены. Федор на сцене «любит» Шуйского и видит в нем опору государства. Артист Смоктуновский видит входящего артиста Евгения Валерьевича Самойлова. Обыгрывается это раздвоение зрения: сценического и реального. На полях сцены увещания Федором князя Ивана Петровича, где он ссылается на Священное Писание, актер откомментировал внутренний посыл: «Разве ты этого не знаешь? Как же! Мы нарушаем заповедь. Не верим ведь в Бога! Как же мне сказать тебе просто и не знаю... Разве ты сам этого не знаешь?» Упорство князя Ивана Петровича, их перекоры с Борисом для Федора—Смоктуновского не просто знак разлада и повод для тревоги. Врагами стоят друг против друга два близких ему человека. Виктор Коршунов играл Годунова трезвым жестким политиком. Рисунок роли Ивана Шуйского (Евгений Самойлов) предполагал возвышенного и страстного идеалиста. Они были последовательно и во всем контрастны друг другу. Воистину: «лед и пламень». Надо было быть безумцем, чтобы пытаться примирить эти противоположности. Для Федора же нет ничего естественнее, чем рукопожатие людей, которых он одинаково уважает. Когда они не откликаются на увещания патриарха, этот Федор недоумевает: — 43 —
|