Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского

И далее общая характеристика Федора:

«Тонко думающий, с высокой духовной организацией. Он — сын Иоанна Грозного, сын от крови и плоти, но духом выше, много-много выше».

Для Смоктуновского важна «царская порода» в Федоре (последний в роду). Когда-то Софья Гиацинтова отметила, что Смоктуновский единственный из современных актеров смог сыграть Мышкина — кня­зем, Гамлета — принцем. Его Федор был истинным царем, и в его устах реплика «Я царь или не царь» теряла вопросительную интонацию. Он не спрашивал собеседника, он напоминал о своем сане. «И после слов: „Ты царь", — сразу спад, освобождение от тяжести и невероятная, до дурноты, усталость. „Даже в пот меня бросило. Посмотри, Арина!" — и царица заботливо вытирает ему лицо, шею за воротом рубахи, а он обмяк в ее руках и никак не может опомниться, как после обморока».

Костюм, удлиняющий рост: длинная белая рубаха с вырезанным рас­шитым воротом; бледное лицо, нервная подвижность длинных рук с тонкими изящно вылепленными пальцами, Федор Смоктуновского казался сошедшим с древнерусской иконы. Скамейки с маленькими ножками, приземистая утварь вокруг подчеркивали высокий рост, так же, как и рус­ская рубаха с вырезанным воротом. Внешне Федор-Смоктуновский гар­монировал с общим духом постановки, воссоздающей не столько исто­рический быт времен правления Федора, сколько былинную Русь теремов, колоколов, боярских бород. Среди красавцев и красавиц в сти­лизованных национальных костюмах царь, как определит на полях ар­тист в акте, где впервые появляется Федор: «философ, мыслитель, мистик.».

Смоктуновский довольно решительно отошел в своей трактовке ро­ли от черт святого юродивого. Он искал мужественность во внешнем облике, но особенно подчеркивал душевную крепость и высоту своего героя. Однако эта высота отнюдь не была дарована Божьей благода­тью, не была «прирожденной заслугой», по выражению Томаса Манна, как это было у Федора—Москвина. С тем Федором, действительно, пре­бывало благословение, простота его была от Бога.

Федор Смоктуновского был во многом сыном грозного отца. Он унаследовал от Иоанна царственность облика и поведения, но и тем­ный гул крови («сын от плоти и крови»). Слова Клешнина о Федоре: «Ты, батюшка, был от молодых ногтей // суров и крут и сердцем непре­клонен. // Когда себе что положил на мысль, // так уж поставишь на своем, хоть там весь свет трещи», — и для Алексея Толстого, и для всех предыдущих исполнителей этой роли были лишь политической расчетливой спекуляцией на чувстве вины, постоянно преследующей царя. Они звучали явной клеветой, своей грубой обнаженностью под­черкивающей доброту, нерешительность, кротость Федора. Смокту­новский первым предположил, что в этих словах есть определенная правда. Федор Смоктуновского знал за собой эти черты, знал опас­ность пробуждения отцовского гнева, отцовской подозрительности, отцовской жажды крови, знал искушение поднимающейся изнутри темной силы. И боролся с нею, как мог. По свидетельству критика, «та­инственным образом он будто выводит тень Грозного вместе с собой на сцену, она в нем, и вдруг проступает сквозь мягкие черты лица сы­на: подтягивается и твердеет нижняя губа, линия рта старчески опуска­ется углами, делается костистым лицо. Федор Иоаннович поворачива­ется спиной, и мы видим вдруг сутулую, сухую спину старика — руки уперлись в поясницу, поддерживают потерявший устойчивость корпус, непослушные ноги суетливо ищут опору...».