Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского

Трактовка актера шла вразрез с общей режиссерской концепцией спектакля. Борис Равенскнх видел в Федоре человека прекрасного ду­хом и телом, мудреца, мыслителя и гуманиста. Ставить спектакль о ца­ре, который слаб плотью и духом, считал не увлекательным и не свое­временным.

Репетировать на сцене начали сразу в готовых декорациях, но без закрепленных мизансцен. Равенских объяснял, что «готовая декора­ция — это раз навсегда закрепленное пространственное решение спектакля. Его нельзя заменить, его надо обживать. Оно организует не только пластическое решение, но и требует от актеров определенного душевного настроя». Как свидетельствует Елена Дангулова, «поначалу многих актеров смущало решение художника Е. Куманькова». Идеаль­ное Берендеево царство — терема, купола, церкви, красивые лица, кра­сочные одежды — весьма напоминало оперные «боярские пьесы». «Особенно убедительными были доводы Смоктуновского: „Вся миро­вая сцена борется за сантиметры, чтобы приблизиться к зрителю, а мы сознательно отдаляем его от себя"...».

Во время репетиций, идя навстречу пожеланиям режиссера, артист кардинально поменял свою трактовку роли Федора. Сам Равенских вспоминал: «Уходил Смоктуновский, бился головой об стену и гово­рил: „Оставьте меня, Борис Иванович, я не сыграю эту сцену". Многие артисты плакали». «От Смоктуновского потребовалось, пожалуй, са­мое трудное для любого актера — перечеркнуть найденное и начать заново, с белого листа. Этот этап Смоктуновский начал с того, что уничтожил все внешние приметы образа. Федор словно помолодел, перестал казаться болезненным. Выяснилось, что его Федор умеет улы­баться. Борис Иванович в этот период упорно поправлял Смоктунов­ского по линии утверждения абсолютного здоровья Федора. Это были очень трудные репетиции. И много времени прошло, пока Федор Смоктуновского и Федор Равенских не слились воедино».

Исчезли внешние признаки болезни, но она словно отступила внутрь. Этот Федор не спотыкался, но ступал ногой чуть более осто­рожно, чем здоровый человек. Он знал за собой болезнь, зорко вгля­дывался в себя и с усиленной осторожностью пытался выявить малей­шие признаки начавшегося заболевания. «Болезнен и предельно хрупок этот человеческий организм, вот-вот что-то оборвется в нем, и все кончится полным мраком. Про таких говорят „не жилец"».

На обложке артист пометил: «Живые глаза на спокойном лице. К. Станиславский» (ни в режиссерских экземплярах «Царя Федора», ни в «Моей жизни в искусстве» эту цитату, если это была цитата из Станиславско­го, найти не удалось). Можно предположить, что артист здесь скорее помечает человека, напоминающего набросанный образ, вспоминает саму личность Константина Сергеевича, неотразимо обаятельную, ар­тистичную и выразительную во всех внешних проявлениях.