|
Строки, процитированные в эпиграфе к этому разделу, взяты из письма, написанного Зинаидой Гиппиус в возрасте двадцати пяти лет. Они кричат о расщеплении ее личности на две равнозначные для восприятия сферы: неизменной жажды самореализации и духовного роста, с одной стороны, и неугасимого стремления плоти если не к чувственным наслаждениям, то к их заменителю в виде нескончаемой череды изнывающих поклонников – с другой. Если для него любовь всегда оставалась следствием познания, для нее она была острой сердечной необходимостью, ей не хотелось вдохнуть больше кислорода, чем могли принять легкие. И все же разрыв между собственными представлениями о благополучии души она преодолела самостоятельно: муж не мешал ей разбираться в себе, и, возможно, эта выдержка также может быть отнесена к элементам верной тактики в построении отношений, из которой потом слагается стратегия. Пожалуй, лучше всего это прослеживается в создании Зинаидой так называемого тройственного союза, когда внутрь пары ею был сознательно впущен третий – Дмитрий Философов. Сближение с этим, в то время молодым, человеком и близким другом Сергея Дягилева (по некоторым более смелым оценкам, Философов был любовником Дягилева, славившегося своими гомосексуальными миньонами) состоялось на фоне его «религиозного спасения», несомненно также задуманного этой ловкой женщиной. Люди, которые наблюдали за развитием этой неординарной ситуации, отмечали, что Зинаида Гиппиус откровенно обхаживала Философова и была в него влюблена. Так ли это, утверждать сложно, однако известны следующие строки самого Философова, адресованные Гиппиус: «…мне физически отвратительны воспоминания о наших сближениях» и «…у меня выросла какая‑то ненависть к твоей плоти, коренящаяся в чем‑то физиологическом». Если принять во внимание искреннее стремление Философова к духовному сближению, то поведение Зинаиды покажется, мягко говоря, странным. Во всей этой истории с «троебратством», продлившимся много лет, интересна позиция Мережковского, пустившего все на самотек. Уверовавший в то, что человек «создавался Богом не для исторического бытия с его жестокостью, страданиями и неизбежной смертью, а для прославления своего Творца в вечной любви к нему», он безропотно следовал своей философии. Гармония духа ему представлялась более дорогим приобретением, чем попытки докопаться до деталей в отношениях своей жены с другими мужчинами. «Где же тут счастливая пара?!» – мог бы воскликнуть иной, наблюдая за отклонениями от норм морали в отношениях мужчины и женщины. Но сила Мережковского как раз и состояла в том, что ему оказалось подвластным вскрыть новый пласт сознания людей, окружавших его. А искусство их семейной жизни – в способности пережить дрейф их корабля в среде мелей и вернуть его на океанский простор, несмотря ни на что быть вместе и ощущать себя комфортно и, вполне вероятно, счастливо. Внутри союза действовал защитный механизм вытеснения: все негативное игнорировалось, забывалось, сознательно или неосознанно убиралось из кладовой сознания, как ненужный мусор. Они научились жить на позитиве, и в этом состоял главный козырь стратегии семейного успеха. — 172 —
|