|
Даже псевдоним «Антон Крайний» недвусмысленно характеризует стремление Зинаиды Гиппиус к максимуму, к полной победе собственных принципов, любой ценой. Ведя жертву по лабиринту искушений, она старалась привить им общую с мужем веру – шаг за шагом, неотступно и неотвратимо. Мужской псевдоним согласуется и с ее любовью к мужской одежде – все вместе это свидетельствует о ее желании вступить на мужскую тропу, состязаться с лучшими мужскими умами, в этом также можно увидеть проявление ее развитого с детства гомоэротического начала. К слову, биографы упоминают и о ее любовном романе с женщиной, до конца не доказанном, но и окончательно не опровергнутом. Во всяком случае, все экстравагантные истории об этой женщине говорят об одном: она была способна на все! Кажется, она желала не столько любви, сколько признания; и вряд ли нашелся бы в России того времени еще один такой же сильный и честолюбивый молодой интеллектуал, как Дмитрий Мережковский. Зеленоглазая фурия использовала свою женственность по прямому назначению – для обезоруживания мужчин‑противников и притягивания мужчины‑партнера. В паре она была той могучей пробивной силой, которая заставляла окружающих не просто принимать во внимание ее авторитет, а покоряться ему. И это был авторитет волкодава, который могучим ударом сбивает волчьего вожака, а затем с невозмутимостью зверя рвет ему горло. Литературный мир не мог не покоряться ее ненасытной воле, принципы же утверждал интеллигентный и до мозга костей аристократичный Мережковский. При мягкости и слабости его характера она была ему необходима и всегда оказывалась великолепной в своем женском торжестве; он же нужен был ей еще больше в силу того, что общество конца XIX – начала XX века никогда не смирилось бы с тем, что женщина утверждала и навязывала ему принципы. Неслучайно наблюдательные критики отмечали, что в организованном ими литературном салоне ее воспринимали «лишь как тень знаменитого мужа». Но она стремилась быть больше чем тенью – ее мучила тоска по самореализации, ей хотелось стать признанной, самостоятельной фигурой, агентом влияния в культуре если не всемирного масштаба, то, по меньшей мере, уровня мужа! И она добилась своего, конечно не без помощи своего друга жизни. Но так или иначе, они замечательно дополняли друг друга, как пазлы, создающие ясную картину только в случае правильного соединения. И признание Зинаиды Гиппиус как художника слова свершилось вовсе не в силу того, что она каким‑то сказочным образом вписалась со своими «электрическими рифмами» в новое литературное течение. Нет, это была дань ее воле, напористости и усердию, подкрепленными как раз могущественной фигурой мужа. Зато позже, пройдя с ним сквозь годы, именно она не раз подставит плечо слабеющему физически и теряющему уверенность Мережковскому – и это тоже проявление невероятного, почти абсурдного симбиоза характеров. Спокойная, без лишних эмоций, оценка их совместных усилий делает более понятой картину сближения этого, по выражению Андрея Белого, «маленького человека с бледным, белым лицом и большими, брошенными вдаль глазами…», и высокомерной, нетерпимой к людям женщины с завышенной самооценкой и невыносимой страстью экспериментировать над людьми. — 174 —
|