|
Ему импонировало внимание прессы, и для поддержания интереса к себе он часто совершал безрассудные с точки зрения обычной логики поступки. Он был настоящим мастером сцены и мог пойти на самый пикантный шаг, лишь бы это было подхвачено восторженной публикой. Пикассо всегда смеялся над условностями общества, а моральные принципы были чужды его буйному и свободному мировосприятию. Он мог не покупать себе нового костюма, но при этом устроить дорогое сногсшибательное театрализованное представление боя быков, объявленное в его честь. Он действовал как символ столетия, и такая позиции заставила мир поверить в то, что его поступки, причину которых он часто сам не мог объяснить, являются частью божественного и неприкасаемого, снизошедшего в облике этого сумасброда. Словно упрямый бык, Пабло Пикассо пропахал глубокую борозду через целое столетие и сумел оставить в наследство так много нового и непонятого, что если не его работы, то непреклонный и чудовищно раскованный дух творца должен вселять уважение. Но все же то, что он делал, все равно не было самоцелью – поступки были частью его естества и легко вписывались в рамки его всеобъемлющей души, мятежной и привыкшей полной грудью впитывать атмосферу свободы. Живописец по сути должен всегда оставаться не только неординарным, но и недостижимым для понимания – памятуя об этом, Пикассо искренне верил, что нелепость лучше посредственности. Художник настойчиво приучал мир к собственной гиперэксцентричности: он должен был резко выделяться из толпы – и мир охотно воспринял новизну, потому что человечество нуждается в периодических потрясениях. Карл Юнг, ошарашенный откровениями живописца, усмотрел в его работах не только «мотив снисхождения в подсознательное», но и шизофрению. И все же мастером двигало страстное стремление к совершенствованию. Пабло Пикассо, разрушая все на своем пути, грезил об одном – создать что‑то предельно уникальное и божественное, передать миру по наследству не столько совершенный образ, сколько саму центробежную силу поиска, жажду жить и достигать бесконечного… Исаак Ньютон«Кондуитт : Не можете ли вы вспомнить, как изготавливали ваш телескоп? Ньютон : Я сделал его сам. Кондуитт : Где же вы взяли инструменты для этого? Ньютон : Я сделал их сам… если бы я ждал, что кто‑то сделает за меня инструменты или еще что‑нибудь, я бы никогда ничего не создал…» Из бесед Ньютона с Кондуиттом В течение тридцати лет затворнического пребывания в Кембридже Исаак Ньютон написал лишь одно личное письмо. Да и оно, пожалуй, было написано с целью некой разгрузки мозга и отвлечения от какой‑нибудь сложной научной задачи. Это были годы изумительного и непонятной для обычных людей консервации, или даже отступничества: отгородившись от человечества непроницаемой стеной отчуждения и отвергая принятые обществом негласные нормы общения, Ньютон неутомимо, с невероятной болезненной одержимостью вел неустанный поиск ответов на вопросы, порой казавшиеся внедрением в область фантастики. Впрочем, диковатое отшельничество будущего великого ученого было своеобразной мимикрией в людском мире: он как бы маскировался, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания. В этот самый плодотворный и самый отверженный период жизни он не только отказался от необходимости общения с людьми, но и даже свел до крайнего минимума посещение церкви, а также время на приемы пищи и сон. Для жителя Европы XVII века, к тому же весьма обремененного пуританской системой ценностей, такое решение было не просто невероятно смелым – оно свидетельствовало о необыкновенной склонности разума, развивающегося на опасной грани с паранойей. — 209 —
|