|
— знамение свыше, и отдал детям их светлое будущее в их собственные руки. И на душе у меня стало легко и спокойно: этих забот в моей жизни уже нет и никогда больше не будет! Неэффективность советской системы — средство ее саморазрушения, пытаться улучшать ее педагогику — значит, помогать 48 собственным тюремщикам. Пусть все идет своим путем. Надо завершить ранее начатое, а потом постараться уменьшить контакты с советской действительностью, ограничив их неизбежными и отвратительными бытовыми реалиями, в коих и состоит ее подлинная сущность. Это решение не было следствием личной обиды и минутного раздражения. Я прекрасно понимал, что мои обиды — ничто по сравнению с тем, что переживали многие другие люди, не говоря уже о диссидентах, которые высказывали вслух то, о чем я думал про себя. И работал я не ради горкомовских чиновников, а чтобы хоть как-то облегчить жизнь наших замордованных подростков. Но выше головы не прыгнешь. Мое решение было не жестом протеста, хотя я не держал его в секрете, — партии было плевать и на меня, и на мою работу! — а актом социального бессилия и психологического самосохранения. Просто я больше не мог! Этой кафкианской истории, точнее — ее социальному смыслу, я посвятил маленькое эссе «Что такое сизифов труд и как с ним бороться?», опубликованное в 1989 г. в журнале «Химия и жизнь». Я собирался так же поступить и со своим сексологическим архивом, но немецкое издание «Введения в сексологию» затянулось до 1985 года, а потом я переехал в Москву, где жить было чуточку полегче. | Вопрос о переезде в Москву возникал и раньше. Хотя, как большинство ленинградцев, я не особенно люблю столицу, в ней было больше интеллектуальной свободы, да и круг потенциального философского общения был значительно шире. И меня туда постоянно звали. В 1968 г. я совсем было решился переехать, даже получил разрешение на вступление в жилищный кооператив. Но случилось так, что в ноябре 1968 года, через месяц после советского вторжения в Чехословакию, которое я переживал крайне болезненно, меня послали с лекциями в Австрию. Лекции мои не были пропагандистскими, и поскольку в Австрии меня знали, никто не задавал мне, во всяком случае публично, «неудобных» вопросов. Тем не менее моя чувствительность была обострена до предела, В этом тревожном и болезненном состоянии, сразу же по возвращении в Москву я попал на банкет по случаю защиты докторской диссертации Э.В. Ильенковым и встретил там и в последующие пару дней буквально всех представи- — 36 —
|