|
Они пролетели над селом, над железными, шиферными и толевыми крышами, направляясь к лесу на мазинской горе. Они пронеслись над грунтовой дорогой на крутом склоне горы и затем над уютной поляной в лесу. На поляне находились стол и четыре сидения со спинками, срубленные из толстенных стволов деревьев, словно для племени великанов, а сразу на опушке леса стояла деревянная часовенка, рядом с которой бил из земли родник, чистая вода которого по желобу, выложенному из камней, стекала в крытую деревянную купальню. Рядом с родником стоял еще один стол со скамьей, только уже попроще, чем первый, дощатый. Все деревянное обрамление родника носило черты плотницкого мастерства и заботы. «Это родник святой, Иверской Божьей Матери» - пропела Дымница. И, действительно, присмотревшись, Елка заметила над входом в часовню темную икону с изображением Божьей Матери с Младенцем на руках. Вместе с ветром они сделали круг над родником и часовней и полетели обратно через все село. Там в скупом свете Млечного Пути поблескивали крест и купол маленькой сельской церкви. «Это новая церковь, - объяснила Дымница. – А раньше тут была старая деревянная, которая сгорела. В той старой церкви однажды покаялся бывший разбойник, Кузькой его звали, а церковь та носила имена святых Козьмы и Дамиана. Кузька озоровал по Волге вместе со Степаном Разиным, сокровища с ним большие скрывал в недрах гор Жигулевских и может, не только там. А потом Степана казнили, а Кузька как вода сквозь пальцы протек у царских солдат на виду. Где был, где скитался, про то никто не ведал, а только объявился он через несколько лет, видно, чуя скорую смерть, в этих местах, родных для него, и пришел в церковь с покаянием. Говорят, узрел Кузька там лик своего святого тезки, Козьмы, и раскаялся в своем разбойном промысле, и рассказал попу, что тяготит его душу тайна великая, о ключах к кладу чудесному. Только успел он произнести: ищите ключи… - тут и душа из него вон. Прямо в церкви преставился. Село называли тогда по имени Козьмы и Дамиана, Козьмодемьяновским, а потом народ стал опрощать имя, пока не стало оно просто Кузькиным. А Кузькины ключи от клада с той поры многие искать пробовали, да никто пока не нашел». Елка молчала, погруженная в думы о разбойнике и странной его судьбе. И что за ключи такие от клада? Заперт, видно, этот клад замками, а, значит, и ключи к нему должны быть. Пусть этим занимаются искатели приключений, а ей, Елке, хватит и плодов ее трудов. Елка раскрыла глаза. Утро уже было в разгаре, румяная заря давно сменилась сиянием солнечного диска. В утренней спутанной памяти мелькнули бог весть откуда взявшиеся слова «кузькины ключи». Тогда она вспомнила, что пела ей Дымница. Утром было тихо, безветренно, и никаких песен в трубе не наблюдалось, как и не бывало. А мало ли что приснится? Святой родник она и раньше, не во сне, видела, мало того, окуналась в него. Ох, и холодная в нем вода! Выскочишь из купели, кожа как ошпаренная горит, и растираться не надо. А что до Козьмы с Дамианом, что-то она про них тоже слышала. Вот разбойник откуда взялся… Однако надо браться за работу. Добрые люди уже давно делом занялись. — 37 —
|