|
Ее чарующая красота соперничала с богатством души. Ее душу окутывали причудливые покровы тайны, которую мне надлежало разгадать. В самом деле, что может сравниться со странствием в любимого человека? После долгого и бесплодного служения рассудку сколь щедро одаряла меня жизнь сердца. Я далек от мысли навязывать свои восторги кому-либо другому, ибо нет красоты, удовлетворяющей все вкусы. Но верно, в жизни каждого бывают моменты открытий, когда чувства набрасывают на мир кружева немыслимой красоты, и тогда нет слов и сравнений, достойно отражающих объект твоего поклонения. Весь мир становится сопричастным твоему восторгу. И голос избранницы обретает всю музыку воды, ее дыхание своим ароматом превосходит весенние цветы! В прикосновении ее губ сладость меда, в улыбке — трепет рассвета! О это колдовство ее движений, напоминающих задумчивый танец вечерних теней! О этот абрис лица, фигуры, рук, словно с изысканных японок Утомаро! О эти тихие заводи глаз, где устремленность души катит одну за другой прозрачные волны в нежном сиянье луны! Сознайтесь, чья возлюбленная не оказалась бы достойной этих метафор. Но самого главного, того, что делает ее неповторимой и отличной от всех других, невозможно выразить. Это загадка, и кроется она в великой гармонии, что движет вашей собственной любовью. Познать возлюбленную можно лишь через себя. Здесь-то и поджидала меня западня. Поставив жизни вопрос, я забыл о нем и направлялся в другую сторону. Но ответ вернулся с неумолимостью бумеранга, хоть я долго не мог понять этого. Итак, когда я исполнился очарованием Лаймы, как звали мой идеал, мне открылась жестокая воля судьбы. Она была обречена на скорую гибель. Болезнь съедала ее хрупкий организм, и быть может, во взаимности Лаймы крылась бессознательная потребность иметь подле себя врача, способного облегчить страдания. О да, я боролся за ее жизнь, как, наверное, не стал бы защищать свою. Но лишь год удалось мне вырвать из цепких лап смерти. Затем она умерла. Не буду лгать, что ее гибель полностью раздавила меня. В последние часы, доведенный уходом за Лаймой до полного изнеможения, я уже тайно желал ее конца. Воистину она жила моими силами, моей жизнью, и если бы я не оторвал своих рук от нее, то мог умереть первым. Утраты не были для меня внове, и вот я опять оказался на своем одиноком пути. Да… он уже не осенялся грезами, а вскоре потускнело и очарование скорби, окутавшей меня после смерти Лаймы. Все так же светило солнце. Природа с той же поспешностью заставляла распускаться новые цветы. Тысячи голосов пели, повинуясь зову любви. Мир пьянил красками, и я мог все так же присутствовать на пиршестве жизни, утоляя свою жажду радостью других. Горечь потери придавала остроту восприятию, и я ощущал полноту каждой минуты. Однако обида на судьбу еще оставалась во мне. Я знал, что приговорен к одиночеству, будущее не сулило мне счастливых встреч, прошлое не могло быть опорой, а потребность хоть какой-то цели отравляла мое забвение. — 127 —
|