|
— Да, да, — тут же подхватил Лужер. — Мы готовы обрядиться даже в балахоны шутов! Взгляд, которым Наэми окинула пришельцев, заставил их попятиться. Странный звук вырвался из груди леди, напоминающий и остановленный смешок, и захлебнувшееся рыдание. Сделав знак следовать за собой, Наэми быстро повернулась и стала подниматься по лестнице. В самом дальнем крыле дворца, в потайной комнатке, она предложила кавалерам два костюма. Один, темно-бордового бархата, с шутовской шапочкой, увенчанной рожками и бубенцами, был костюмом танцовщика. Другой, тоже бархатный, в черно-лиловых тонах, должен был служить менестрелю. Изящная маленькая арфа завершала наряд. Барон немедленно облачился в менестреля рыцарских времен, виконт Лужер натянул на себя платье шута и, взяв трость с набалдашником в виде обезьяньей головы, смеясь склонился в балетном па. Оба костюма оказались удивительно впору кавалерам, но, надев их, они почувствовали непонятную скованность. Словно иная жизнь, подчиняя их своей воле, вливалась в них, и они двигались в непривычной им манере, говорили не то, что хотели. Сбитые с толку, гости последовали за Наэми в праздничные залы. Нетерпение собравшихся хлестнуло опоздавших с такой силой, что они устыдились своей дерзости, задержавшей начало праздника. Однако спустя минуту гнев гостей уступил место недоумению и даже страху: фигуры спутников леди у многих вызвали самые печальные воспоминания. Костюм шута на виконте Лужере — разве не он облачал некогда первого возлюбленного Наэми? Разве можно забыть те счастливые годы, когда юность леди была сплошным сверкающим радостью танцем? Это не просто слова — Наэми обладала удивительным даром движения, любую мелодию она могла перевести на язык пластики. Представления, которые она давала, завораживали такой гармонией и открытиями, что слава о них гремела далеко за пределами страны. Леди танцевала под флейту и барабан с горящими факелами, рисуя в воздухе длинный шлейф и постепенно закутываясь в причудливые узоры. Леди танцевала под мощные звуки органа, умножая свой образ в обступивших ее зеркалах. Она изображала одушевленную скульптуру фонтана, танцуя в струях падающей воды, она почти взмывала в воздух, играя с ветром, превращавшим ее плащ в птичье крыло или язык пламени. Смелость ее фантазии, грациозность и ошеломляющая сила исполнения не знали равных. Но ее исключительность и ограничивала ее. Она мечтала встретить партнера, достойного ее замыслов. Многие танцоры пытались угодить ей, но, посрамленные, уходили, не в силах поддержать ее полет. — 122 —
|