|
Пожалуй, не удержусь и позволю себе удовольствие процитировать Томаса Манна. «– Веришь ли, любимый, что с тех пор, как я научилась чувствовать, я любила только тебя, тебя одного. Ну, не тебя, конечно, но идею такого как ты, сладостный миг, который в тебе воплотился. <…> Только вас, мальчишек я и любила всю жизнь. Девчонкой в тринадцать лет я до умопомрачения влюблялась в своих сверстников. С годами, конечно, для меня слегка менялся их возрастной ценз, но за пределы восемнадцати лет мои устремления, моя любовь ни разу не перешагнула. Тебе сколько лет? – Двадцать, – ответил я. – Ты выглядишь моложе. Для меня ты уже чуть-чуть староват – Я? Для тебя староват? – Ладно, ладно, такой, какой ты есть, ты моё блаженство! <…> Любовь – извращённое, насквозь извращённое чувство, и другой она быть не может. Хоть зондом прощупай её, и везде, везде ты только извращение и обнаружишь… Но грустно, конечно, до боли грустно любить мужчину лишь в юноше, в мальчике. <…> Я живу только своей так называемой извращённостью, любовью, она для меня основа того, что я есть; я живу восторгом и горечью убеждения, что среди всего необъятного мира природы нет ничего, по прелести равного юной мужественности; превыше всего для меня любовь к вам, к тебе, мой кумир, чью красоту я целую, покорно смиряясь духом. Я целую твои жадные губы, сомкнувшиеся над белыми зубами, которые ты обнажаешь в улыбке. Целую нежные звёзды на твоей груди и золотистые волоски в тёмном проёме подмышек. Но скажи, откуда у тебя этот бронзовый оттенок кожи? Ведь глаза у тебя синие и волосы белокурые. Ты сводишь меня с ума. <…> Душе не отрезветь! Сгуститься смерти ночь, но мне и в смертный час страстей не превозмочь! <…> – Что ты такое говоришь? – Как? Тебя удивляет, что я воспеваю в стихах то, чем ты так страстно восхищаешься? Tu ne connais pas donc le vers alexandrine – ni le dieu voleur, toi-mem si divin! (стихи на французском: «Ты ведь никогда не слыхал александрийских стихов и не знаешь бога воров, хоть ты сам – бог!». Намёк на Гермеса. Феликс, случайный любовник Гупфле, – талантливый и тонко чувствующий авантюрист, – его воплощение. – М. Б.). Сконфузившись, как маленький мальчик, я покачал головой. Она была вне себя от умиления, и должен сознаться, что все эти похвалы и славословия, вылившиеся в стихи, под конец сильно меня возбудили. И хотя жертва, которую я принёс первому нашему объятию, полностью меня опустошила, Диана убедилась, что я снова готов к любви, убедилась с характерным для неё смешением растроганности и восторга. Мы снова слились воедино. И что же? Отказалась она от того, что называла самоотрицанием духа, от этой болтовни об унижении? Нет! — 182 —
|